Фиппс, дворецкий, был добросердечным человеком, причем с детских лет. При виде Брансипета его сердце преисполнилось жалости, и он жаждал как-нибудь облегчить страдания молодого человека. И вот какой способ представился ему наилучшим: отнести в спальню юноши бутылку шампанского. Да, конечно, оно могло оказаться лишь паллиативом, а не залогом исцеления, но Фиппс был убежден, что напиток этот пусть временно, но вернет розы на щеки Брансипета. На пятый вечер пребывания моего племянника в доме лорда Бромборо дворецкий отнес бутылку шампанского в спальню Брансипета и увидел, что он лежит на кровати в полосатой пижаме и муаровом халате, уставившись в потолок.
День, который теперь угасал, был особенно тяжким для молодого художника. Погода стояла необычно жаркая, и, изнывая в сени усов лорда Бромборо, он преисполнился мрачной мятежности. К концу дневного сеанса он обнаружил, что люто их ненавидит. О, если бы у него хватило храбрости взять топор и уподобиться пионеру, расчищающему поляну в девственных дебрях! Когда вошел Фиппс, Брансипет отчаянно сжимал кулаки и кусал нижнюю губу.
– Я принес вам немного шампанского, сэр, – сказал Фиппс с серебровласой добротой. – Я подумал, что вам не помешает выпить чего-нибудь подкрепляющего.
Брансипет был тронут, и свирепое выражение его глаз смягчилось.
– Ужасно мило с вашей стороны, – сказал он. – Вы совершенно правы. Капелька-другая из дубовой бочки мне не помешает. Я чувствую себя немного переутомленным. Погода, наверное.
С ласковой улыбкой дворецкий следил, как молодой человек стремительно заложил за воротник пару бокалов.
– Нет, сэр, не думаю, что причина в погоде. Со мной вы можете быть совершенно откровенны, сэр. Я все понимаю. Наверное, писать его милость занятие крайне утомительное. Уже несколько художников были вынуждены отказаться от заказа. Одного молодого человека прошлой весной пришлось отправить в больницу. В течение нескольких дней он вел себя странно, был мрачен, а потом как-то ночью мы обнаружили его у западной стены на приставной лестнице в обнаженном виде – он рвал и рвал плющ. Не выдержал усов его милости.
Брансипет застонал и снова наполнил свой бокал. Он прекрасно знал, что испытывал его собрат по кисти.
– Ирония заключается в том, – продолжал дворецкий, – что положение ни на йоту не улучшится, если усы исчезнут. Я тут в услужении уже много лет и могу вас заверить, что смотреть на бритое лицо его милости было ничуть не легче. Вы мне поверите, когда я скажу, что почувствовал облегчение, когда его милость начал отращивать усы.
– Но почему? Что с ним такое?
– Лицо у него, сэр, как у рыбы.
– У рыбы?
– Да, сэр.
Что-то поразило Брансипета, будто удар электрического тока, и он затрепетал всеми своими фибрами.
– Смешной рыбы? – спросил он прерывающимся голосом.
– Да, сэр. Очень забавной.
Брансипет весь бурлил, точно молоко, кипящее в кастрюльке. Странная, безумная мысль пришла ему в голову. Забавная рыба…
На экране еще не было ни единой забавной рыбы. Забавные мыши, забавные кошки, забавные собаки… а вот забавных рыб не было. Он уставился перед собой загоревшимися глазами.
– Да, сэр. Когда его милость начал отращивать усы, у меня на душе полегчало. Перемена, казалось мне, могла быть только к лучшему. И первое время так и было. Но теперь… вы сами видите, сэр… Я частенько ловлю себя на том, что хотел бы возвращения милых старых дней. Мы ведь, сэр, никогда не ценим того, что имеем, не так ли?
– Вы были бы рады попрощаться с усами лорда Бромборо?
– Да, сэр. Весьма и весьма.
– Чудненько, – сказал Брансипет. – В таком случае я их сбрею.
В частной жизни дворецкие дают отдых той торжественной невозмутимости, которую вынуждены соблюдать при исполнении обязанностей, как того требуют правила их профсоюза. Оглоушьте дворецкого какой-нибудь сенсацией, когда он задержится поболтать с вами в спальне, и он подпрыгнет и выпучит глаза, как самый обычный человек. Именно это и проделал сейчас Фиппс.
– Сбреете, сэр? – ахнул он, дрожа, как желе.
– Сбрею, – сказал Брансипет, выливая в бокал последнее шампанское.
– Сбреете усы его милости?
– В эту же ночь. Ни единого волоска не оставлю.
– Но, сэр…
– Так что же?
– Я подумал вот что, сэр: как?
Брансипет нетерпеливо прищелкнул языком:
– Без всякого труда. Полагаю, он что-нибудь принимает на ночь? Виски или еще что-то?
– Я всегда приношу его милости в курительную стакан теплого молока.
– Уже отнесли?
– Нет еще, сэр. Я думал сделать это, когда расстанусь с вами.
– А в этом доме имеется что-нибудь, обеспечивающее крепкий сон?
– Да, сэр. В жаркую погоду его милости плохо спится, и обычно он принимает в молоке таблетку «Сладко-сон».
– В таком случае, Фиппс, если вы друг, каким я вас считаю, то нынче вы растворите в его молоке не одну таблетку, а четыре. Внакладе вы не останетесь. Если лицо лорда Бромборо в натуральном виде такое, каким вы его описали, то, гарантирую, очень скоро я буду шастать туда-сюда, чтобы уклониться от сверхналога. Вы твердо уверены в своих фактах? Если я проведу расчистку этих дебрей, в конце концов я доберусь до лица, как у рыбы?
– Да, сэр.
– Рыбы достаточно комичного облика?
– О да, сэр. Пока оно не допекло меня, я благодаря ему частенько смеялся от души.
– Только это мне и надо знать. Вот так. Ну, Фиппс, могу я рассчитывать на ваше сотрудничество? Хотел бы прибавить, прежде чем вы ответите, что от этого зависит счастье всей моей жизни. Приложите руку, и я смогу жениться на девушке, которую обожаю. Откажетесь внести свою лепту, и я скоротаю остаток жизни угрюмым озлобленным холостяком.
Дворецкий был как будто очень растроган. Всегда добрый и серебровласый, он выглядел еще добрее и серебровласее, чем когда-либо.
– Значит, дело так обстоит, сэр?
– Именно так.
– Что же, сэр, мне бы не хотелось встать между молодым джентльменом и счастьем всей его жизни. Я ведь знаю, что такое любовь.
– Знаете?
– О да, сэр. Не хочу хвастать, но было времечко, когда девушки называли меня Джордж Неотразимый.
– Так, значит?..
– Я исполню ваше пожелание, сэр.
– Я знал это, Фиппс, – с глубоким чувством сказал Брансипет. – Я знал, что могу положиться на вас. Вам остается только указать мне, где расположена спальня лорда Бромборо. – Он умолк, пораженный тревожной мыслью. – Но что, если он запрет дверь?
– Не беспокойтесь, сэр, – разуверил его Фиппс. – В жаркие августовские ночи его милость не затворяется у себя в спальне. Он почиет в гамаке, подвешенном между двумя деревьями у края большой лужайки.
– Мне известен этот гамак, – сказал Брансипет с нежностью. – Значит, все в порядке. В полном ажуре. Фиппс, – продолжал Брансипет, крепко пожимая ему руку, – не знаю, как выразить мою благодарность. Если все сложится, как я предвижу, если лицо лорда Бромборо вдохновит меня, как я рассчитываю, и я сорву куш, вы, повторяю, разделите мое богатство. В надлежащее время к вам в буфетную заглянет слон, груженный золотом, а с ним и верблюды, обремененные драгоценными камнями и редкими благовониями. А также обезьянами, слоновой костью и павлинами. И… вы упомянули, что ваше имя Джордж?
– Да, сэр.
– В таком случае мой первенец будет крещен Джорджем. А если он окажется женского пола, то Джорджиной.
– Премного благодарен, сэр.
– Не на чем, – сказал Брансипет. – Буду очень рад.
Наутро, когда Брансипет пробудился, ему показалось, что он видел странный и чудесный сон. Такой яркий, такой волшебный – будто он тихонько выбрался из дома в полосатой пижаме и муаровом халате с парой ножниц, склонился над гамаком, содержавшим лорда Бромборо, и отчикал великие усы «Радость» под самый корень. И он как раз испустил ностальгический вздох, жалея, что это не свершилось на самом деле, как вдруг понял, что на самом деле все так и было. В его памяти воскресли крадущийся спуск по лестнице, осторожное пересечение лужайки, щелк-щелк-щелк ножниц в такт храпу сильного мужчины в безмолвии ночи. Нет, это был не сон! Сбылось. Верхняя губа его гостеприимного хозяина преобразилась в голый пустырь.