Читать интересную книгу Улица вдоль океана - Лидия Вакуловская

Рыпеля Барыгин встретил в порту и удивился, потому что еще два дня назад подписал ему командировку в Медвежьи Сопки где Рыпель должен был читать, лекцию о вреде религиозных предрассудков. Оказалось, что в село в эти дни не было транспорта. Так они и поехали вместе, решив, что и собрание, и лекцию проведут одним заходом, чтоб дважды не собирать народ.

7

Ни на какой склад за тачками Калянто не пошел. Председатель колхоза спешил домой. Известие о том, что едет Барыгин вынуждало его срочно принять необходимые меры. Человек от природы неповоротливый и медлительный, он шел теперь так быстро, что его короткие ноги, загнутые носками внутрь, цеплялись одна за другую и путались в траве Он и не заметил сидевших во дворе Пепеу и Коравье. Зато Пепеу заметил его и крикнул:

— Эй, Калянто, куда так бежишь? Иди смотри мой живот! Меня самолет из района вез!

— Некогда! Спешить надо! — отмахнулся Калянто и пошел еще быстрее, подгребая траву носками торбасов.

Дома он проворно снял камлейку и кухлянку, надел темную сатиновую рубаху, а поверх меховую безрукавку. Хотел приколоть на безрукавку медаль «За трудовую доблесть», но медаль куда-то запропала.

Плотно задвинув на всех окнах ситцевые шторки, ой отправился в сарай, извлек из кучи хлама в углу ржавый комок, вернулся к дому и повесил замок на двери. Ключ продернулся туго, со скрежетом. Калянто сунул ключ в карман меховых брюк. Теперь-то уж Барыгин не попадет в его дом. Ну, а если вернется жена, она догадается, что означает этот замок, и дождётся, когда придет время его снять.

На душе у Калянто было неспокойно. Всякий приезд начальства выбивал его из равновесия. С виду он оставался, как всегда, спокойным, но внутри у него все переворачивалось, а голова тяжелела от трудных мыслей. Барыгина же он опасался больше других. Калянто знал за собой такую пропасть больших и малых грехов, что был уверен если б о них дознался Барыгин, его давно бы сняли с председателей и, может быть, даже потребовали назад медаль «За трудовую доблесть». Сам он своих грехов не стыдился, но перед такими людьми, как Барыгин, испытывал неловкость — и потому, что поступал так, как не следовало поступать, и потому, что приходилось скрывать это, и потому, что иначе сделать не мог.

У Калянто было две жены, и это был его первый большой грех. Одна из его жен, Репелетыне, была лет на пятнадцать старше его и жила с двумя взрослыми сыновьями в бригаде. (Вторая жена была на десять лет моложе его, жила с ним в селе, и их сын Андрей бегал в седьмой класс сельской школы.

Когда Калянто, выезжая в тундру, попадал в бригаду, где жила Репелетыне и его взрослые женатые сыновья, он первым делом отправлялся к ним. В яранге становилось празднично. Все усаживались вокруг костра, ели много вкусной еды, пили много чаю, и он, Калянто, много разговаривал со своей женой Репелетыне, совсем уже старухой, и много разговаривал со своими сыновьями: о том, как жили раньше, о том, как растут в бригаде олени, как прошел отел и какие в мире новости.

Если же случалось, что Репелётыне попадала в село, она тоже поселялась в доме Калянто, и его вторая жена стелили ей самые мягкие шкуры, угощала самой вкусной едой и обращалась с нею ласково и сердечно, как и сам Калянто. В селе все знали, что у Калянто две жены, что старшая жена ездит к нему в гости и что сам он ездит в гости к ней и взрослым сыновьям. Иначе Калянто поступать не мог. Он жалел свою старую жену, передавал ей с оказией в тундру крупу и сахар, галеты и чай, а иногда даже конфеты. И, честно говоря, не понимал, почему он должен отказаться от старой Репелетыне и забыть ее.

Выходило же, что он должен забыть, потому что двоежёнство осуждалось. Слушая на районных совещаниях горячие речи ораторов по вопросам морали и быта, Калянто смущался и прятал в пол глаза. С одной стороны, он соглашался с ораторами, считая, что мужчине Достаточно иметь одну жену и одну семью, а с другой — ему было совестно отказываться от Репелетыне. И получалось, что коммунист, председатель колхоза Калянто вместо того чтобы бороться за мораль, сам нарушал ее. Было от чего чувствовать себя неловко на совещаниях и было от чего опасаться Барыгина.

Вторым его грехом был дом, на который он сейчас навесил тяжелый замок. Нет. Калянто был не против, чтобы люди ставили в домах кровати, стулья и столы и покупали разную посуду. Наоборот, он охотно снаряжал в райцентр вельботы за мебелью для магазина и не раз перед началом сеанса выходил на клубную сцену и говорил народу так: «Почему плохо мебель покупаете? Вы аванс хороший получили, а в магазине один стол уже два года стоит, скоро развалится. Надо купить стол, стулья надо купить. Магазин тоже план имеет, а план надо выполнять». После таких обращений мебель мгновенно разбирали, и Калянто снова снаряжал в райцентр вельбот. Но сам он мебели не покупал. Не потому, что жалел денег, — просто и он, и жена, и сын Андрей любили спать на полу и есть на полу, и не из тарелок, а из деревянного корыта.

Об этом его втором грехе в районе тоже не ведали. От разоблачения спасал замок. Он появлялся на дверях дома за несколько часов, а то и минут до приезда начальства, так что ни один еще начальник не переступил порог его дома и не узрел собственным, оком, что дом пуст, как надутый воздухом нерпичий пузырь.

Но, повесив замок и оградив свой дом от появления Барыгина, Калянто полностью не успокоился. Он не очень-то поверил словам Кима-агитатора, будто Барыгин едет лишь за тем, чтобы провести собрание. Не прознал ли он про случай в седьмой бригаде? Если так, то Калянто всыплют по первое число. Могут и на бюро райкома вытащить. Но откуда бы ему узнать о том, что случилось в седьмой бригаде?

А случилось это в начале апреля, когда дули пурги и тундру прихватил гололед. Да, тогда дули пурги, стеклом затянулись снега, а в стадах начался отел. И он, Калянто, поехал с бухгалтером Чарэ к Кривой Скале, где должны были телиться важенки седьмой бригады.

Калянто всякий раз плевался, вспоминая дорогу к Кривой Скале. Сто километров их гнала в спину пурга, еще сто километров голого скользкого льда, потом тридцать километров глубокого по пояс, снега. До Кривой Скалы они добрались, чуть живы. Потом двое суток бродили по расщелинам и низинам в поисках стада, да так и не нашли. Пришлось ехать дальше, в пятую бригаду — еще двести километров по такой же дороге, но уже без харчей. Три собаки дорогой пали, остальные еле дотянули до яранг. И лишь через две недели, вернувшись в село, Калянто узнал, что в седьмой бригаде погиб почти весь молодняк, а с ним и половина стельных важенок.

Он узнал это от самого бригадира Акачу. Тот бросил стадо и примчался на нартах в село сообщить эту страшную весть.

Когда Акачу вошел в его кабинет, синий от мороза, сгорбленный, постаревший на десять лет, Калянто сразу понял, что случилась беда. Пошатываясь от усталости, Акачу подошел к столу, рухнул на стул и завыл. — «Если мужчина плачет, значит большая беда, — сказал ему Калянто. — Что случилось? Говори».

И Акачу рассказал. Они были совсем близко от Синего Камня, когда налетела пурга, повалила оленей. Как раз тогда и начался отел. Молодняк замерз на льду, заметенный пургой, замерзли важенки, многие не успели отелиться. «Так, — сказал, холодея, Калянто, выслушав сбивчивую речь бригадира. — Почему же ты пошел туда? Разве ты забыл свой маршрут? И разве ты не знал, что Синий Камень — голодное место для оленей?» — «Знал», — тяжко вздохнул Акачу. «Так почему ты пошел к Синему Камню?».

Запинаясь и вздыхая, Акачу стал рассказывать. Пастух Турилькот видел плохой сон, он вызвался погадать на оленьей лопатке и узнать, стоит ли им идти к Кривой Скале. Погадав, они узнали, что надо идти к Синему Камню, иначе их ждет беда.

«Мы тебя снимем с бригадиров. Тебе нельзя доверять стадо», — твердо сказал Калянто. «Да, меня надо снять. Я плохой бригадир», — нагнул голову Акачу и снова зарыдал в голос.

В тот же день две упряжки вышли к Синему Камню. На одних нартах — Акачу, на других — Калянто и бухгалтер Чарэ. Пурга улеглась, свежий весенний снег, задубелый на морозце, прикрыл гололед. В круглом голубом небе весело катилось круглое красное солнце, прогревало спину сквозь кухлянку, обещало близкое таяние снегов и теплое лето впереди. Но ни солнце, ни тепло не радовали Калянто. С каменным лицом ходил он по белой искристой равнине, считал каждый бугорок под снегом: большой — важенка, маленький — трупик олешка. Большой — маленький, большой — маленький…

Вечером всех пастухов с женами позвали в ярангу Акачу. Чара подвел итог: погибло пятьсот шестьдесят оленей. Двести десять важенок и триста пятьдесят оленят. Пастухи сидели как на похоронах.

«Бригадира мы снимем, — сказал Калянто, — Снимем и в район сообщим. Пусть ему в районе суд делают».

И тогда вдруг разом завыли женщины — все до одной, кто был в яранге. Завыли так, что у Калянто заломило в ушах.