— Довольно!
Кло взорвалась, слезы обжигали ей глаза.
— Я всего лишь хотела чашку грёбанного кофе! Неужели это так много, черт возьми! Хрен с тобой, я не буду это убирать, даже не притронусь!
Она начала кричать, и тут началось. Кло принялась вытаскивать бокалы и бросать их, наблюдая за тем, как они ударялись о стену, превращаясь в осколки. Затем она прицелилась в картину с изображением лодки в синем море с сосредоточенностью и профессионализмом звезды MВА. При ударе стекло разбилось вдребезги, разорвав картину, которая теперь свисала с поврежденной рамы. Кло кричала, плакала и танцевала на кофе и стеклянных осколках. Затем она вдруг остановилась. Ее сердце бешено колотилось, руки тряслись, перед глазами все поплыло.
«Достаточно». Потом она долго сидела на полу и стонала, неуверенно пытаясь сгрести плоды своих разрушительных действий в совок, когда в дверь позвонили.
— Пошли вон! — взревела она, зная, что никто из непрошенных гостей не услышит ее голоса, находясь четырьмя этажами ниже на шумной улице. Она ответила после пятого звонка. Пришла ее мать. — Клода, впусти меня!
— Я хочу побыть одна.
— Ради Христа, впусти!
— Иди лесом!
В итоге Кло все-таки нажала кнопку домофона, и мать вошла в дом. Клода обводила взглядом кухню, в то время как родительница поднималась в лифте.
— Просто оставь меня в покое! — прорычала Кло, стоя у стола, после чего изо всех сил бросила тарелку, безобидно лежавшую в раковине. Минуту спустя в дверь позвонили.
— О, милая! Поди ко мне! — Мать достала из кармана салфетку и вытерла ей слезы.
Мать не выпускала ее из своих объятий, пока та плакала и ругалась.
Позже, выплакавшись, Клода попросила мать рассказать об отце, которого она совсем не помнила. — Отец любил «Бумтаун рэтс» (Ирландская группа новой волны, исполнявшая оригинальный поп-рок с остроумными текстами и нестандартными аранжировками (1975–1986)). Ему нравилась их неугомонность и раздражительность. Он занимался политикой и хотел перемен. Он говорил, что прежняя Ирландия умерла. Он был страстен и упрям.
Мать улыбнулась. Кло видела, как та успокаивается, давая волю воспоминаниям.
— Когда он смеялся, все в комнате тоже смеялись, — сказала она, продолжая улыбаться. — Он был такой же упрямый, как и ты.
Кло улыбнулась.
— Он всегда считал, что прав, даже если ошибался. Он любил пляж и лодки.
Кло отметила про себя, что нужно будет повесить новую картину.
— С успехом он перебарщивал. Он мог довести меня до безумия.
— Как я, — сказала Кло.
— Да, как ты, — признала мать, гладя волосы дочери.
Момент лирического отступления закончился быстро, и Кло почувствовала, что она снова закипает.
— Это несправедливо. Я так зла! — выпалила она.
— Я знаю, — согласилась мать. — Состояние кухни тому свидетельство.
Кло не могла не засмеяться.
— Когда умер отец, тебе едва исполнилось пять, но в день похорон ты разбила все до единой чашки и блюдца из своей игрушечной посуды, а ведь они были пластмассовые. Я знала, что ты понимаешь: папа больше не вернется. Вот какой ты была и такой же осталась. Ничего не изменилось. Клода растаяла.
— Как? — спросила она.
— Ну, ты и сейчас бьешь все, что под руку попадется, — ответила мать.
Кло плакала. Из-за мамы, из-за друга, из-за меня, из-за себя. Плакала, пока мать не выпустила ее из своих объятий, уверенная в том, что та будет жить.
Торг (Ноэль)
Ноэль заходил ко мне чуть ли ни каждый день. Он подолгу сидел у меня, пока не убеждался, что со мной все в порядке, и только после этого уходил. Большую часть времени он проводил в молитвах. Они с Джоном были друзьями… нет, они — даже ближе, чем друзья. Они вместе выросли. Ноэль был на два года старше Джона, но они нашли общий язык. Джон восхищался теми чертами брата, которые я терпеть не могла. Ему нравилось, что Ноэль не идет за толпой, — Джон любил обсуждать с ним темы, которые правили только его вселенной. Джон постоянно смешил Ноэля. Брат скучал по этому. Ему не хватало их религиозных споров: «Бог или наука?» Это было старым и любимым предметом их дебатов, к которому они возвращались снова и снова.
«Господи, пожалуйста, не позволь мне забыть! Если ты должен был забрать его, пожалуйста, позволь мне услышать его смех!
Ноэль жалел, что не мог сказать нам, будто Джон пребывает в покое и его смерть означает воскрешение в раю, и мы должны порадоваться за него, праздновать его возвращение домой. Но он не мог. Брат так не думал. Он слишком сильно скучал по другу.
„Пожалуйста, Господи, помоги мне понять“.
Ноэль переживал свою боль единственным известным ему способом. Он проводил мессу, посещал дом престарелых, больницу, регулярно проводил беседы в школе. В конце каждого дня он отправлялся в квартиру, в которой жил с соседом, шестидесятилетним священником отцом Рафферти, переехавшим из графства Корк. Отец Рафферти смотрел новости, а Ноэль готовил ужин. Ноэль ел молча, время от времени кивая отцу Рафферти, который посвятил себя болезненному переживанию за состояние современного мира. Когда Ноэль наконец удалялся в свою комнату, он ставил диск Нины Симон (Нина Симон (1933–2003) — талантливая американская темнокожая певица, пианистка, композитор, аранжировщица. Придерживалась джазовой традиции) и слушал ее песни, стоя на коленях у кровати и сложив руки в молитве.
„Пожалуйста, Господь, я посвятил тебе свою жизнь, прогони эту боль. Я кланяюсь перед тобой. Прогони это одиночество“.
* * *
Как я узнала позже, Ноэль познакомился с Лорой во время кондитерской акции. Она испекла более четырехсот больших тортов для кампании против рака груди, из-за которого она потеряла мать. Лора считала, что сбор средств лишь малая часть того, что она могла сделать. Она была приветливой и словоохотливой. В основном люди не болтают со священниками, по крайней мере не каждый день. Ноэль был обезоружен. Ему нравились ее беззаботные манеры и открытость. Она не боялась высказывать свое мнение, но не боялась и слушать. Они ходили пить кофе, и она говорила о своей матери, улыбаясь и смеясь, и это общение придавало ему сил. Брат даже обнаружил, что и сам рассказывает ей о себе. Подобное было для него внове. Они встречались много раз, порой случайно, порой, казалось, что случайно. Между ними не было близости — он никогда и не думал об этом, однако ощущал чувство вины за свою новую дружбу. Но все это было до смерти Джона. А теперь одиночество, которое он так долго испытывал, стало невыносимым.
„Господи, пожалуйста, умоляю тебя, прогони это одиночество“.
* * *
Ноэль схватил палто и, не говоря ни слова, прошел мимо отца Рафферти, который гладил жилет. Он закрыл за собой дверь и зашагал по улице, готовясь поймать первое попавшееся такси. Брат явился без предупреждения. Лора открыла дверь. Ее лицо озарила счастливая улыбка. Она провела его в теплую гостиную. Ноэль опустился в кресло. В комнате было темно, не считая горящей лампы у стула, на котором лежала открытая книга. Брат понял, что прервал ее. Его смущение застало его самого врасплох. — Тебе будет уютнее, если я включу свет? — спросила она, догадываясь, что он чувствует.