Читать интересную книгу Прощание с первой красавицей - Диана Бош

— Не говори, тебе нельзя. — Галя погладила меня по руке.

Я только хотела спросить, что со мной случилось, как тело стало невесомым, и я стремительно понеслась вверх. Вокруг снова возник зеленый луг, и среди цветов, пахнущих ванилью, мне стало хорошо. По травинке покатилась капелька росы, я подставила ладонь, но она почему-то упала мне на щеку. Следом, одна за другой покатились капельки дождя, и мир стал складываться, словно карточный домик. Не знаю, почему, но я вдруг поняла, что мне отказано в этом светлом мире. Меня вытолкнули из него, и я опять стремительно полетела — теперь вниз, разглядывая с высоты птичьего полета больничную палату и крошечную кровать размером со спичечный коробок. «В нее совершенно точно нельзя попасть!» — с ужасом подумала я… и почувствовала под руками жесткие простыни.

— Фу, напугала. Ишь, что удумала, умирать! — пророкотал надо мной сочный баритон. — Молодая, красивая, тебе еще жить да жить! Да детей рожать… Давай, давай, девочка, выкарабкивайся, меня на крестины позовешь…

Молоденькая медсестра воткнула мне в руку иголку, пристраивая капельницу, с другой стороны капельница уже стояла, и я подумала, что, наверное, похожа на распятую бабочку. Врач, моложавый блондин с голубыми, как весеннее небо, глазами, склонился надо мной, и я почувствовала запах бергамота, сандала и табака. И еще от него веяло спокойствием и уверенностью в себе.

— Что со мной? — еле слышно прошептала я.

— А ты не помнишь?

Я подумала и отрицательно повела головой.

— А куда ехала, помнишь?

— Нет.

Доктор нахмурился. Потом озабоченно спросил:

— А как зовут тебя, помнишь?

— Да.

— А это кто? — Он указал на Молочкову, тихо стоявшую у окна.

— Галя.

— Чудесно! — обрадовался врач. — Амнезия затронула только конкретные события. И лучше их не вспоминать.

Галя навещала меня каждый день, подолгу просиживая у моей кровати. Евгений Андреевич, тот самый блондин, мой лечащий врач, приходил, даже если у него не было дежурства. Просто проверить, как я себя чувствую. Соседки по палате перемигивались и подталкивали друг друга локтями, одна я ничего не замечала, пока меня не просветила Галя.

— Да ведь Евгений Андреевич к тебе неравнодушен!

— Глупости, — заявила я.

Галя спорить не стала, сразу переведя разговор на свою полуторагодовалую дочь.

— Представляешь, собираемся вчера на улицу, я ее одеваю и между делом логопедом работаю. Говорю ей: «Алена, скажи «гулять». Она так громко и радостно: «Булять!» Я терпеливо растолковываю: «Нет, правильно надо говорить «гу-лять». Скажи: «гу…». Послушно повторяет: «гу…». А теперь: «лять», — говорю я. «Лять». «Вот молодец! — восхищаюсь я своими педагогическими способностями и дочкиной понятливостью. «А теперь все вместе: гу-лять». И слышу: «гу-блять». «Все, — говорю, — Алена, произноси по-старому».

В этот момент дверь распахнулась, впуская пахнущего свежестью Евгения Андреевича, и Галина быстро выскользнула в коридор.

— Как наши дела? — спросил доктор. Его пальцы споро пробежали по моему телу. — Здесь болит?

— Нет.

— А здесь?

Он куда-то нажал, я ойкнула и толкнула его.

— Отлично! — почему-то обрадовался врач. — Все даже лучше, чем я ожидал. Если и дальше так пойдет, скоро разрешу вставать.

Евгений Андреевич осмотрел двух моих соседок по палате и вышел. Дверь не успела закрыться, как в нее тут же скользнула Галя.

— Слушай, как он на тебя смотрит!

— Как?

— Ты что, правда, ничего не замечаешь? Да он же влюблен в тебя!

— Галя, не выдумывай. Нормально он на меня смотрит, как на всех.

— Нет, ну вы подумайте только! — всплеснула она руками. — Разве можно быть такой слепой?

— Галя, не фантазируй, глупости говоришь. И потом, наверняка доктор давно и счастливо женат. Это раз. И у нас огромная разница в возрасте. Это два.

— Какая разница в возрасте? Подумаешь, пятнадцать лет. Бывает и больше. И жены у него нет, умерла три года назад, я узнавала.

— Да? — изумилась я. — Ну, ты даешь, какую бешеную деятельность развила…

— Так он мне самой нравится. Евгений Андреевич такой импозантный! — вздохнула Галина. — Вот только никого, кроме тебя, он не замечает.

Стремительно приближался момент выписки. Я с ужасом думала о том, что мне придется вернуться в пустой стылый дом, а я так не люблю жить одна. И еще о том, что теперь буду лишена общества Евгения Андреевича. Больше не будет мимолетных, но таких милых встреч и задушевных бесед с ним по вечерам.

В утро выписки Евгений пригласил меня к себе в кабинет. Он подробно проинструктировал, что мне можно, а чего категорически нельзя, потом вдруг замолчал и отвернулся к окну. Молчал долго, не решаясь сказать того, чего ждала от него я, самого главного. Наконец он повернулся и, охрипнув от волнения, произнес:

— Я не могу без тебя.

И в его взгляде были любовь, нежность и обещание защиты.

Вскоре Женя взял отпуск, и мы уехали отдыхать. Мой доктор так и не решился рассказать мне обо всех событиях, которые предшествовали аварии и косвенно стали ее причиной. В редакции эту щепетильную тему тоже обходили стороной. Вика уволилась, Иван мне на глаза не попадался, и я жила в счастливом неведении.

Вспомнилось все внезапно, почти через год, теплым августовским вечером. Я торопилась домой, где меня ждали Женя и новорожденный Андрюшка, и очень нервничала. И вдруг на мокрый асфальт, ярко освещенный светом фонарей, выбежал маленький щенок. Он увидел приближающийся к нему автомобиль, замер и лег на дорогу, прижав к лапам лобастую голову. Я резко затормозила, выбежала на проезжую часть, чтобы убрать с нее щенка, и вдруг все вспомнила: тот страшный вечер, несущийся на меня «МАЗ», а также предательство Ивана и Вики — моего жениха и лучшей подруги.

Едва я вошла в дом, как Евгений понял все.

— Ты вспомнила… — не то утверждая, не то спрашивая, сказал он. И, не ожидая моего ответа, достал с верхней полки толстый медицинский справочник и из него вынул залитое кровью письмо.

«Я знаю, что виноват перед тобой, — писал в нем Иван. — Наверное, мне нет прощения…»

Ванька долго, на нескольких страницах, рассказывал, как был не прав, как жалеет о том, что потерял, вскользь, как о чем-то несущественном, упомянул о Викиной измене и о том, что чувствовал себя пешкой в чужой игре. Затем Женя мне сообщил, что в тот день, когда было написано это письмо, стоял легкий мороз, шел мелкий моросящий дождь, покрывавший асфальт ледяной коркой. И Иван на скользкой дороге не справился с управлением, ездить медленно он не умел. Машину выкинуло под мчавшийся навстречу «КамАЗ», и Ване начисто срезало голову.

Мне стало больно. Наверное, я до сих пор любила его?

Вскоре Вика помирилась с Яковлевым и снова пришла работать в нашу редакцию. Она по-прежнему жила в квартире Ивана, как его законная жена, точнее, теперь уже вдова. Мы обходили друг друга стороной, делая вид, что между нами никогда ничего не происходило. У Вики опять были какие-то проблемы в личной жизни, но я намеренно не вдавалась в подробности. А при чьей-нибудь попытке просветить меня отвечала, что мне это безразлично.

Я чувствовала себя счастливой. Евгений оказался заботливым мужем и отцом, Андрюшка подрастал, и будущее казалось мне понятным и безоблачным.

«Восприми опасность как обещание покоя, а удачу как вестницу несчастья» — гласит одно из дзенских изречений. Оно всегда нравилось мне, но истинный его смысл до меня дошел, только когда не стало Жени.

Он умер внезапно — от остановки сердца, прямо на работе. С утра он чувствовал себя великолепно, ни на что не жаловался, и вдруг…

Я долго не могла поверить, что его больше нет.

Говорят, к нему в тот злополучный день приходила какая-то рыжеволосая девушка. Они недолго поговорили, потом Женю позвали к пациенту, умиравшему на операционном столе, а посетительница, не дождавшись его, ушла. Евгений вернулся в кабинет, выпил остывший кофе и потерял сознание. Когда его обнаружили, он уже не дышал.

Вскрытие показало наличие в организме сильного сердечного средства. К несчастью, у Евгения оказалась аллергия на этот препарат, и хотя доза была небольшой, для него она стала смертельной. Оставалось непонятным: зачем ему, никогда не жаловавшемуся на боль в сердце, понадобилось принимать лекарство? В этой истории было много неясностей, но смерть все равно списали на несчастный случай, и дело закрыли. Я же была тогда в таком состоянии, что не могла воевать.

Горе и отчаяние, навалившиеся на меня, подорвали мою веру в себя. Казалось, что все, кто становится мне близок, рано или поздно умирают, а потому я не имею права жить. Спас меня серьезный взгляд сына. С недетской мудростью малыш начал утешать меня, вытирая мои слезы своими ручонками и уговаривая потерпеть, подождать — так всегда уговаривала его я, когда он падал и ранил коленку. И мне стало стыдно. В своем эгоизме я едва не совершила подлость, едва не предала самого дорогого мне человека — маленького сына, оставив его одного в чужом и враждебном мире.