– Вот на этом? – я тычу пальцем в монстрообразный грузовик.
– Ну да. Тут это в порядке вещей. Такие машины – нечто среднее между грузопассажирским маршрутным такси и почтовым дилижансом. Мирзо ездит по этой дороге от Ишкашима до Караташа и обратно. Но главное не это. Он отказывается везти нас бесплатно. У меня есть советские рубли, а он хочет или рупии, пакистанские или индийские, ему все равно, или доллары. У тебя, случайно, нет долларов?
Я молча растягиваю потрескавшиеся губы в улыбке. Смешно, на самом деле смешно. Доллары! Да я их в жизни никогда не видел.
– Вот и у меня тоже, – серьезно произносит Нефедов. – Попробуем тогда обмен.
Он идет к машине. Мирзо таращится из кабины, приветливо улыбаясь. Сволочь, мог бы подвести этнографов и без денег. Профессор достает нож Надир-шаха, такой обычный афганский ножик, с тонкой медной ручкой и широким лезвием, показывает водителю. Тот берет нож в руки, вертит, ногтем пробует остроту клинка, потом отрицательно качает головой.
Нефедов с досадой ругается, отбрасывает нож в сторону и начинает решительно свинчивать с безыменного пальца золотое кольцо. Я кое-как поднимаюсь на ноги, пошатываюсь, иду к нему.
– Игнат! Не надо! Оно же обручальное!
– Плевать, – цедит профессор сквозь зубы. – Все одно мы уже три года не живем вместе.
Кольцо никак не хочет сниматься – от холода пальцы Нефедова распухли, как сардельки. Мирзо, понаблюдав за мучениями «голландца», с лязгом открывает дверцу, спрыгивает и идет к профессору с устрашающего вида ржавыми кусачками в руках.
Я поднимаю нож Надир-шаха. Он и вправду очень простенький и старый. Если бы не медная рукоятка, я бы принял его за обычный столовый ножик, навроде того, что был у нас дома.
Наконец перекушенное кольцо разогнуто и снято с пальца. Мирзо с важным видом пробует его на зуб, внимательно разглядывает след, оставшийся на золоте. Удовлетворенный осмотром, сует кольцо в складки чалмы, указывает нам на кузов, дает флягу с водой и скалит белые зубы в улыбке.
– Гафе бааф[8]!
Мы идем к машине. В задней части грузовика обнаруживается лесенка. Взбираемся наверх. Внутри кузова лежит несколько охапок соломы. Ни сидений, ни лавок. Вот такое маршрутное такси.
Я падаю на солому. Нефедов усаживается поодаль. До нас доносится жужжание стартера и хриплый рык заводящегося двигателя. Машина трогается. Украшения на бортах и кабине начинают звенеть, дребезжать и позвякивать. Похоже, этот звук будет сопровождать нас всю поездку.
Нефедов пересаживается поближе, наклоняется и доверительным тоном произносит:
– Артем, я хочу с тобой поговорить.
– О чем?
– Понимаешь, дорога займет не меньше четырех часов. Тут просто нельзя ездить быстрее. Действие таблеток скоро закончится. Ты серьезно болен. И если ты…
Он проглатывает слово «умрешь», быстро поправляется:
– Если с тобой что-то случится, я никогда не узнаю, где находится…
– Могила Чингисхана?
– Да.
Я закашливаюсь, профессор отстраняется. Грудь режет, не хватает воздуха. Да, Нефедов прав – заболел я капитально. Не иначе как пневмония. Дела мои плохи. Но я еще жив! Жив!
И буду жить назло всем.
Приступ кашля проходит. Вытираю заслезившиеся глаза, рукой показываю, чтобы Нефедов снова наклонился ко мне – перекрикивать звон и грохот у меня нет сил. Спрашиваю начистоту:
– Игнат, зачем тебе могила Чингисхана?
– Ты что! – выкатывает глаза профессор. – Это же… Это же величайшее открытие! Самая главная историческая и археологическая загадка последнего тысячелетия! Ученый, который отыщет место упокоения Чингисхана, прославится, как Шлиман.
«Интересно, он притворяется или специально ничего не говорит о волке», – гадаю я, рассматривая искаженное эмоциями лицо Нефедова. Меня снова начинает знобить. Анальгин – никудышное лекарство от пневмонии. Нужны антибиотики. Они могут быть в больнице Караташа. Караташ… Кажется, это переводится как «черный камень». Что ж у них тут все черное-то?
– Я буду с тобой откровенен, Артем, – торжественно заявляет тем временем профессор. – Я не собираюсь возвращаться в Советский Союз. И тебе не советую. Отыскав могилу, мы сможем безбедно жить в любой из развитых стран и заниматься тем, чем нравится. Вместе с Чингисханом были захоронены несметные сокровища, ведь так?
– Ну.
– Это тонны золота, серебра, драгоценных камней! А культурная и историческая ценность изделий и предметов из усыпальницы… они вообще не имеют цены. Это невероятное богатство, Артем! И тело Чингисхана. Какой материал для исследований, с ума можно сойти. Конечно, я очень хочу, чтобы мы совершили открытие вместе и все поделили по справедливости, пополам – и деньги, и славу. Но сейчас ты балансируешь между жизнью и смертью.
– Пока я еще живой…
Он цепляется за произнесенное мною слово:
– Вот именно что «пока»! Ты себя со стороны не видишь! Как говорится, краше в гроб кладут. Отдай мне коня, Артем! Не будь эгоистом. Отдай! Просто сними с шеи и протяни мне. Ну?!
Маска одержимого ученого слетает с лица Нефедова. Теперь оно искажено от злобы и алчности.
– Давай предмет! – ревет он. – Сопляк, ты же ничего не понимаешь! Это просто случай, слепой случай, что он попал к тебе!
– Нет, – я произношу это короткое слов тихо, но он слышит и окончательно слетает с катушек.
– Ах так? Хорошо, тогда я сам возьму его. Возьму, а там посмотрим…
Нефедов нагибается. Его руки тянутся к моей шее. Тянутся – и отдергиваются, потому что он видит зажатый в моей руке нож Надир-шаха. Острие недвусмысленно направлено в живот профессора.
– Ах ты!.. – Нефедов осекается, отскакивает и съезжает спиной по борту.
Я пожимаю плечами, но руку с ножом не убираю. Пусть видит, что у меня есть, чем ответить.
Провал в прошлое происходит, как обычно, некстати.
Еще не успев спрыгнуть с коня, Темуджин закричал застывшим на пороге юрты Оэлун и Борте:
– Матушка, женушка, готовьте угощение! Сегодня будет большой пир и много гостей.
– Какие гости, сынок? – Оэлун вздохнула. – Да и кто знает, что мы живем здесь?
– Владыка кераитов Тоорил признал меня своим сыном! Он поможет возродить улус Борджигинов! – Темуджин покинул седло, подбежал к матери. – Готовь пир, матушка. В степи вести разносятся быстрее ветра.
Борте подошла к мужу, обняла его, уткнулась лицом в плечо.
– Я скучала, когда ты уехал. Тревожные сны видела. Духи вставали будто бы на твоем пути, грозились извести тебя черным колдовством.
– То были вещие сны, – ответил Темуджин. – Но не так-то легко духам совладать с сыном Есугея-багатура! Помогай нашей матушке, готовь угощения.
Правоту слов своего старшего сына Оэлун поняла, когда еще не успела закипеть вода в котлах. Со стороны гор к становищу подъехали двое конных – старик и юноша в синей накидке. К седлу лошади старика была приторочена походная наковальня и мешки с углем.
– Да благословит Вечное Синее небо ваш дом, ваши стада и ваши жизни, почтенные! – церемонно поклонился Оэлун, Темуджину и его братьям старик. – Меня зовут Джарчиудай-евген, я из племени уранхатов. Живу на священной горе Бурхан-халдун, занимаюсь кузнечным делом. Стрелы, изготовленные мной, пробивают любой панцирь, любой доспех. А это сын мой Джелме.
– Проходи к огню, почтеннейший, – Темуджин указал старику на место подле себя. – И сына своего сажай рядом. Что привело тебя к нам?
– Давным-давно служил я отцу твоему, славному Есугею-багатуру. На рождение твое, Темуджин, подарил я тебе шелковые пеленки. Нет с нами сегодня Есугея бесстрашного, Есугея сильного. Но есть ты, сын его и наследник добрых дел и лихой славы. Стар я, сил у меня немного. Послужу тебе кузнецом, а мой Джелме – нукером. Вели ему коня седлать, вели двери открывать!
Темуджин засмеялся, протянул старику чашку с кумысом, после чего сказал Оэлун:
– Матушка, не верила ты мне, что пожалуют к нам гости. Посмотри теперь – первые уже явились. Жди еще.