Читать интересную книгу 42 - Дмитрий Седов

– Через несколько минут карбид создаст внутри бочки давление, – объяснил он, чтобы им стало хоть немного понятнее. – Эрвин, когда я скажу, подойдешь к бочке и отлепишь смолу с отверстия, которое я в ней проделал. Потом убегай. И вы все, бегите подальше, смотреть отсюда будет небезопасно.

Мальчишки послушно отбежали метров на тридцать и стали с интересом наблюдать с безопасного, как им казалось, расстояния за тем, что происходило дальше. Курт примотал к концу длинного железного прута старую тряпку и, достав из кармана спички, поджег ее, старательно закрывая рукой пока еще слабый огонь от ветра.

– Давай, Эрвин! – выждав еще минуту, скомандовал он.

Эрвин медленно, явно с опаской подошел к бочке и осторожно отлепил кусочек смолы от отверстия.

– Беги, что стоишь? – крикнул ему Курт.

Эрвин бросился наутек, а Курт, терпеливо дождавшись, пока он добежит до ребят, медленно поднес горевшую на другом конце длинного прута тряпку к отверстию, стараясь, при этом, оставаться от бочки как можно дальше. Все, что случилось потом, было настолько быстрым и таким неожиданным, что Курт не успел даже по-настоящему испугаться. Как только прут с горевшей тряпкой на конце оказался над отверстием в бочке, раздался оглушительный взрыв. Бочка, чуть оторвав от земли один край, из-под которого показалось оранжевое пламя, на долю секунды застыла в таком положении, а потом вертикально устремилась в небо с пронзительным свистом. Взлетев вверх метров на двадцать, бочка начала замедлять движение и постепенно заваливаться набок. Пролетев еще метров пять-шесть, она на секунду как будто зависла в воздухе и затем со звуком, чем-то похожим на шипение пара, который вырывается откуда-то под высоким давлением, начала стремительно падать вниз. Курт, инстинктивно пригнувшись, бросился в сторону. Через несколько секунд он услышал позади себя сильный грохот, с которым бочка упала на бетонную плиту около места, где только что стоял он, и от удара развалилась на части. Стоявшие вдалеке мальчишки дружно взревели от восторга и наперегонки побежали к нему. Подбежав, они наперебой стали хлопать его по плечу, оглушительно кричали что-то в самое ухо и сильно трясли друг друга, пытаясь таким образом выразить нахлынувшее на них внезапное счастье. Курт, ощущая небольшой звон в ушах и громко бьющееся от возбуждения сердце, довольно смотрел на них и смеялся, на самом деле почувствовав себя гением.

– У тебя на щеке кровь, Курт! – вдруг озабоченно сказал Эрвин.

– Да царапина просто, – беззаботно ответил Курт, вытирая платком левую щеку с едва заметной возле самого рта родинкой, – видно, задело каким-нибудь камешком. Когда под бочкой громыхнуло, я же даже не успел отвернуться.

– Ну, Курт, ты силен! Откуда ты про все это знаешь? – открыв от удивления рот, допытывался худощавый мальчишка в кепке.

– Книжки для взрослых начинай читать, тогда и ты все знать будешь, – небрежно ответил Курт, складывая окровавленный платок вчетверо. – Посмотри, остановилась кровь или нет?

– Пока идет, – озабочено ответил худощавый. – Царапина глубокая. Приложи еще, да не вытирай, а просто приложи и подержи немного.

– Может, еще что-нибудь устроим? – с надеждой спросил Эрвин. – Карбида еще много. А, если закончится, можно сбегать и набрать снова.

– Нет, хватит на сегодня, – ответил Курт, недовольно поморщившись. – Мне давно на учебу надо, я, по-моему, уже и так опоздал. Увидимся завтра!

Он попрощался со своими друзьями, которые смотрели на него, как на героя.

– До завтра, Курт! – ответили хором ребята с плохо скрываемым сожалением. – А что нам делать с карбидом?

– Заберите, да спрячьте, только в сухое место, – бросил в ответ Курт, уже уходя. – Потом придумаем еще что-нибудь.

*******

В школу он опоздал. Идя по длинному узкому коридору, Курт представлял себе, как постучится в класс, что будет говорить в свое оправдание, и как будут смотреть на него со своих мест остальные ученики. Они, конечно, все разом сосредоточат внимание только на нем и на том факте, что кто-то, вопреки установленным школьным правилам, смеет не только опаздывать, но и заявляться в класс почти в середине урока. Но хуже всего было, конечно, не это. Хуже всего было то, что опаздывал он, как назло, на урок истории. А историю в его классе преподавала Хелен Штейнберг. Молодая высокая женщина с аккуратной прической и подчеркнуто вежливыми манерами. Она, пожалуй, была единственным преподавателем в школе, перед которым Курт все время смущался, чувствовал себя безоружным и неизменно терял уверенность в своих силах. Фрау Штейнберг старалась вести себя одинаково со всеми вокруг, но Курту всегда казалось, что именно к нему она испытывает особую неприязнь, особенное, индивидуальное нерасположение. Она часто смотрела на него проницательным взглядом, и в уголках ее глаз Курт все время видел насмешку. Не дружелюбную, благосклонную улыбку, с которой часто разговаривают с учениками учителя, а именно самодовольную насмешку, призванную заставить его выглядеть перед ней и всем классом растерянным, подавленным и полностью беззащитным. Фрау Штейнберг как будто видела его насквозь, знала обо всех его мальчишеских тайнах, ей было известно обо всех его страхах, от настоящих, иной раз пугавших так сильно, что по спине пробегал неприятный ледяной холодок, до самых мимолетных и безобидных. Когда она, чуть склонив набок голову, внимательно смотрела на него сверху вниз, то, что бы в этот момент ни говорили ее губы, Курту всегда казалось, что глаза ее твердят только одно:

«Запомни, Курт, ты можешь изображать из себя что угодно и пытаться ввести в заблуждение кого угодно, но я, Хелен Штейнберг, вижу тебя насквозь. Ты слаб, а я, Хелен Штейнберг, намного сильнее тебя. Поэтому, о чем бы ты ни подумал, я всегда буду знать, о чем именно. Что бы ты вдруг ни сделал, я всегда буду знать, что именно. И тебе придется, рано или поздно, но все равно придется вести себя так, как я тебе прикажу. Можешь даже не пытаться бунтовать или противиться этому».

В такие минуты Курт собирал все свои силы и делал отчаянные попытки выдержать ее насмешливый взгляд. Но заканчивалось все это, обычно, одним и тем же: предательская слеза вдруг появлялась сначала в уголке одного его глаза, а затем и второго, и он, снова и снова попадая в это унизительное для себя положение, поспешно опускал голову вниз и отворачивался от класса в другую сторону, для того, чтобы скрыть от всех эту ненавистную влагу. И это всегда делало его еще более жалким и виноватым.

Курт подошел к двери, за полупрозрачным стеклом которой угадывались силуэты учеников, помедлил несколько секунд, пытаясь выровнять сбившееся дыхание, потом уверенно постучал и, как ни в чем не бывало, без приглашения вошел в класс. Все ученики, как по команде, оторвались от своих тетрадей и разом посмотрели на него. Фрау Штейнберг тоже повернулась в его сторону, затем, не торопясь, закончила фразу и положила книгу, по которой только что читала, на стол.

– Ну, что на этот раз, герр Шольц? – не приглашая его садиться, вежливо, с еле угадываемым сарказмом спросила она.

Курт промолчал, почувствовав, что уверенность, с которой он только что вошел в класс, мгновенно исчезла. Все ученики по-прежнему смотрели только на него одного, кто почти безразлично, кто с нескрываемым осуждением. Преподаватель тоже смотрела на Курта, смотрела спокойно и, как ему казалось, насмешливо. Она держала паузу, и Курт знал, что, если ей не ответить, то паузу эту, в лучшем случае, может прервать лишь громкий звонок перемены, а в худшем случае она может тянуться сколько угодно долго. Он почувствовал, как к горлу подступил неприятный ком, в глазах начало еле заметно щипать, а по спине пробежал тот самый ненавистный ему холодок, которого он в такие минуты все время ждал и боялся. Тем временем, фрау Штейнберг еле заметно театрально присела и, наклонив голову вбок, сделала попытку заглянуть ему в глаза снизу. Затем она так же театрально повернулась к классу и произнесла, вроде бы в сторону, но так, чтобы услышали все:

– Ну, и что же вы молчите, герр Шольц? Осчастливьте же нас ответом, что такого важного могло произойти утром, что вы снова опоздали на урок и стоите теперь в дверях один-одинешенек, да еще и так, как будто язык проглотили?

Она опять повернулась к Курту, подошла чуть поближе и, ловко поймав его взгляд, терпеливо ждала ответа. Поединок начался. И Курт мужественно боролся изо всех сил. Он привычно стискивал зубы, с силой сжимал кулаки, напрягал дрожавшие губы так, что они превратились в узкую тугую полоску. Он старался держать дыхание, силясь не дать разогнаться сердцу в груди, которое уже начинало стучать так громко, что, представлялось, еще немного, и его услышит вся школа. И, в какой-то момент, ему показалось, что победа уже близка, что в этот раз он, наперекор обстоятельствам, все-таки выдержал испытание, что еще чуть-чуть, и он сможет дать своему врагу спокойный и беззаботный ответ, но… В последнюю секунду Курт почувствовал, как пощипывание в глазах сменилось ощущением влаги. Еще секунда – и первая предательская слеза скопилась в уголке его глаза. За ней тут же пришла вторая, такая же, и так же подло, как первая, сумела собраться, сверкнуть во втором глазу. Все было кончено. Но в этот раз Курт почему-то стоял и не двигался с места. С одной стороны, ему нужно было срочно повернуться к доске, тем самым не давая классу разглядеть свои слезы. С другой стороны, в этот раз что-то противилось в нем привычному и унизительному финалу.