Читать интересную книгу 42 - Дмитрий Седов

Весь этот сложный, на первый взгляд, механизм работал настолько слаженно и четко, что со стороны присутствие человека здесь могло показаться делом совершенно необязательным. Тем не менее, была одна загвоздка, которая, несмотря на всю кажущуюся продуманность этой части производства, требовала рядом с собой постоянного людского присутствия. Те бутылки, что подталкивались на двигавшийся конвейер очередной партией стеклянной посуды, не всегда подходили к ступеньке перед барабаном по одной в ряд, как того требовала конструкция. И, когда такое случалось, несколько бутылок создавали небольшой затор, смешно толкаясь перед узкой колеей, ведущей к барабану, и чем-то напоминая очередь из уставших людей в дверях какого-нибудь маленького магазина. В такие моменты стоявший рядом Курт Шольц ловко выравнивал посуду с помощью особым образом изогнутого металлического прута, давая возможность ей быстрее пройти к ступеньке, а потом и к самому барабану. Работа была монотонной, неинтересной, и Курт, изо дня в день разбираясь с заторами из бутылок, откровенно скучал.

– Здравствуйте, Шольц, – раздался за спиной громкий голос Юлиуса Гольдманна.

Шум здесь был достаточно сильным, и потому Гольдманн при разговоре вынужден был почти кричать. Курт повернулся и, нахмурившись, через силу кивнул. Гольдманн был управляющим цехом, имел почти неограниченную власть над всеми, кто в нем работал, и периодически пользовался своей властью самодовольно и беспощадно. За что и был здесь нелюбим многими, что, впрочем, его самого совершенно не волновало.

– У вас в этом месяце целых четыре серьезных опоздания, – Гольдманн деловито водил карандашом по разлинеенному листу бумаги, аккуратно подколотому к большой черной папке. – И один раз вы на сорок минут раньше ушли со смены. Я буду сегодня подавать эти сведения в бухгалтерию, так что можете быть готовым к тому, что подобная ваша самодеятельность отразится на вашей оплате.

– У меня были на то причины, – начал виновато объяснять Курт, наклонившись к управляющему. – Я имел договоренность со старшим бригадиром и…

– Детали меня не интересуют, Шольц, – Гольдманн с апломбом смотрел на него снизу вверх, и было такое впечатление, что управляющий цехом явно наслаждался моментом. – Позвольте вам напомнить, что это производство, а не кукольный театр. Вы нарушили дисциплину, так извольте понести за это ответственность. Всего вам доброго, Шольц.

Гольдманн повернулся и, сделав в своем листке какие-то отметки, стал пробираться дальше по цеху. Курт со злостью смотрел ему вслед и размышлял о том, что могло бы случиться, решись он высказать этому коротышке все, что о нем думает. Спустя полминуты, Шольц снова повернулся к конвейеру и принялся быстро расталкивать прутом образовавшийся затор из бутылок.

«Что-то, все-таки, есть в этом не совсем правильное, вернее, совсем неправильное, – подумал Курт, когда бутылки, наконец, пошли к барабану ровной шеренгой. – Здесь, в Берлине, в самом сердце Германии по какой-то непонятной причине коренным немцам постоянно приходится сталкиваться с унижениями, выслушивать нравоучения, и от кого? От приезжих, которые каким-то образом смогли заполучить должности и пробиться наверх намного быстрее всех остальных. От приезжих, которые в той или иной сфере неизменно оказываются намного более удачливыми, чем сами немцы. От Гольдманна вот страдает весь цех, ну или, по крайней мере, большая его часть. Работники между собой каждый день вполголоса ругают его в раздевалке после трудовой смены, но при нем ведут себя либо заискивающе, либо наигранно равнодушно, либо, вообще, стараются лишний раз не показываться Гольдманну на глаза. Но, как подобное, вообще, могло получиться? И, что еще важнее, как такое могло получиться с немцами? И не где-то в другой стране, далекой отсюда, а прямо здесь, в этом немецком городе, на этом немецком заводе?»

Сирена известила всех об окончании рабочего дня. Курт подождал, пока барабан освободит последнюю партию бутылок, потом подошел к большому металлическому щиту и потянул за тугой рубильник. Машина, без устали проработавшая весь день, послушно остановилась и, коротко скрипнув, смолкла. Из разных концов цеха стали раздаваться одобрительные возгласы, веселые голоса и шутки. Работники дружно останавливали производство и собирались отправляться домой. Добравшись до раздевалки, Шольц вымыл руки, не спеша переоделся и, попрощавшись с остальными, через несколько длинных коридоров вышел к воротам фабрики. Вечер был теплым, и он решил прогуляться по городу, отдохнуть от шума и духоты цеха, а заодно купить по пути к дому своих любимых папирос и хлеба на вечер.

Жизнь вечернего Берлина всегда казалась Курту суетливой и равнодушной. Куда-то спешили газетчики с вечно озабоченными лицами. Быстро проходили навстречу молодые женщины, все, как одна в одинаковых шляпках с узкими полями, край которых был зачем-то опущен вниз. По пути встречались статные дородные мужчины, которые неизменно размышляли о чем-то своем и – у Курта всегда возникало такое чувство – умышленно не замечали вокруг себя никого, подчеркивая тем самым собственную значимость. Куда-то неслись юркие трамваи, водители которых на перекрестках постоянно дергали небольшие колокола, от чего те издавали громкий, раздражающий звон. Высокие регулировщики на перекрестках неутомимо, с энтузиазмом, снова и снова повторяли свои замысловатые жесты, и, казалось, уже давно сами стали частью этих перекрестков, как фонарные столбы или дорожные указатели. Из останавливавшихся у самого тротуара автомобилей, на кузове которых посередине была нарисована широкая полоса с чередующимися черными и белыми квадратами, быстро выходили наружу молодые мужчины с широкими элегантными улыбками. Затем они, чуть наклонив голову и еле заметно присев, галантно открывали заднюю дверь, и из машин выпархивали молодые красивые женщины, тихо смеющиеся и что-то извечно щебечущие. Потом эти пары, прижимаясь друг к другу и что-то украдкой сунув швейцару в руку, исчезали в дверях дорогих ресторанов, кафе или магазинов одежды.

Недалеко от вокзала на Фридрихштрассе, в небольшом скверике Курт увидел толпу зевак. В самом центре этого сборища с небольшого возвышения что-то очень эмоционально говорил человек в светлой кепке. Он что есть силы махал руками, время от времени резко указывал на кого-то в толпе и все время крутился вокруг себя, стараясь, чтоб его голос слышали все остальные. Наконец, решительно вскинув ладонь наверх, оратор с силой рассек ею воздух, быстро взглянул на стоявших рядом людей и стал торопливо пробираться к краю столпотворения. Как только человек оказался внизу, к нему сразу же подскочили четверо полицейских и, взяв его под руки, без лишних разговоров повели прочь.

Проходя через узкое ограждение, расположенное вдоль здания вокзала, Курт заметил впереди себя человека в черном костюме и с длинной окладистой бородой. Проход был действительно узким, вокруг двигались люди, и мужчину никак не получалось обогнать, хотя шел он явно медленней Шольца. Улучив момент, Курт предпринял попытку обойти человека, но тот, как будто специально, не дал ему этого сделать, ускорив свои шаги и несколько сдвинувшись в сторону. Спустя какое-то время Шольц сделал вторую попытку обойти человека, но все повторилось снова – мужчина, заметив его, пошел чуть быстрее, как будто специально не пропуская Курта вперед. Тогда раздосадованный Шольц отстал от мужчины примерно метра на два и стал постоянно держаться рядом на таком расстоянии. Человек замедлял шаг – замедлял шаг и Курт. Человек пытался идти быстрее – то же самое делал и Курт. Человек почти останавливался, делая вид, что пытается рассмотреть афишу, в ответ Курт тоже стоял и ждал, пока упорный спутник снова продолжит путь. В конце концов, мужчина не выдержал, остановился, и пропустил Шольца вперед, проводив его мимо себя осторожным взглядом. Курт же, победно взглянув на него в ответ, продефилировал мимо, ничуть не скрывая своего удовольствия.

Дойдя до пересечения Фридрихштрассе с Унтер-ден-Линден, Шольц пересек проезжую часть, терпеливо пропустив двигавшийся навстречу автобус. Остановившись возле газетной лавки, он сделал вид, что в раздумьях выбирает газету и стал украдкой рассматривать в стекле свое отражение. Худощавый, голубоглазый, подтянутый, спортивного типа шатен в поношенном пиджаке и с вызывающим, несколько гордым взглядом смотрел на него со стеклянной витрины, немного мутной от пыли. Что он делает целыми днями на этой молочной фабрике? Неужели работа на фабрике – это то, чего он хотел, играя мальчишкой с восковыми фигурками, одетыми в форму военных и полицейских? Неужели работа на фабрике – это то, о чем он мечтал, слушая в школе преподавателя по военному делу и ловя его одобрительный взгляд во время занятий?