К этому времени безбрежная белая равнина ледника Росса была разделена перпендикулярными линиями на клеточки с расстоянием между линиями около пятидесяти километров, и в каждом узле клетки установлена веха, позиция которой очень точно определялась со спутника. Наблюдая за изменением позиции вешек во времени, можно было судить о скорости движения льда и его направлении.
Тяжелые самолеты начали летать над ледником, и радиолокационная аппаратура, установленная на этих машинах, позволила определить толщину ледника и положение дна моря под ледником. На основе полученной информации было выбрано место для бурения, оно пришлось на узел клеточки, образованной пересечением линий (по-английски произносится «джей») и 9 (по-английски — «найн»). В связи с этим будущую станцию решили назвать просто: лагерь «Джей-Найн».
Бурение на станции стало главной частью Проекта. Однако первая же попытка пробурить ледник в районе лагеря, где толщина льда превышала четыреста метров, закончилась неудачей.
Два года откладывалось сквозное бурение через ледник Росса из-за поломок оборудования, К этому времени началось изучение и других шельфовых ледников Антарктиды. Известный полярник, директор Арктического и Антарктического научно-исследовательского института в Ленинграде, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Трешников возглавил комплекс работ по изучению шельфовых ледников в составе Советских антарктических экспедиций. Участники одной из этих экспедиций во главе с океанологом Львом, Савотюгиным пробурили буром Морева насквозь около 300 метров толщи шельфового ледника в районе станции Новолазаревская. Они успели даже бросить в море специальные сети, которые позволили бы обнаружить жизнь под ледником. Но скважина замерзла слишком быстро. Сети и аппаратура остались где-то у дна...
Наконец и нам пришло письмо из-за океана.
Лихорадочное оформление выездных документов, сбор и упаковка тысяч килограммов различного оборудования. В последнюю минуту решили все-таки взять с собой бур Морева и легкую буровую лебедку, которую сделал Виктор. Ведь бурение у наших коллег шло плохо, год за годом Проект откладывался. Конечно, неудобно было без надобности предлагать американцам свое оборудование, но мы решили подстраховаться и, как потом выяснилось, правильно сделали.
Пришли в себя после сборов только тогда, когда самолет взлетел и взял курс на Вашингтон. Нас ждали впереди бесконечные аэродромы и пересадки, ровно столько, сколько я обещал Виктору...
Когда распахиваются двери самолета в Антарктиде, первое, что чувствуешь, — это холодный и очень сухой воздух. Масса света, невероятного солнца.
Когда мы прилетели в лагерь «Джей-Найн», нас встретил Джон Клаух. Весь черный от загара, грязи и копоти, со смертельно усталыми глазами. Ведь днем надо было бурить, а ночью принимать самолеты (они почти всегда приходили ночью). И колоссальная ответственность. Ученые прибывали со всех концов мира, и все они ждали одного — скважину. Но скважина не получалась.
Вместе с нами на «Джей-Найн» прилетела группа ученых, большинство из них я до этого знал лишь по научной литературе. Биологи должны были опустить под лед сети и узнать, есть ли там что-нибудь живое. Но для этого нужна была скважина. Геологи хотели взять грунт со дна подледникового моря, но для этого нужна была скважина. Океанологи привезли с собой вертушки для определения скоростей течений и бутылки для отбора проб воды — им тоже нужна была скважина.
Лагерь «Джей-Найн» представлял собой абсолютно плоскую, сверкающую на солнце ледяную пустыню, в середине которой стояли несколько зеленых стандартных палаток, похожих на длинные, наполовину зарытые в снег, поваленные на бок бочки. Их здесь называли «джеймсвей», они были обтянуты ветронепроницаемой материей и простеганы изнутри слоями теплоизоляции. Поэтому одна-две соляровые печки, поставленные в «джеймсвей», делали его вполне сносным помещением для жилья и работы.
Одна из таких палаток была предназначена для научных исследований, в другой помещались кают-компания, кухня, туалет и душ. Еще одна — штабное помещение, рядом с которым колыхался ярко-оранжевый «сачок» матерчатого конуса, напоминающий, что сюда прилетают самолеты, и торчали покосившиеся удочки радиомачт. Две палатки — «слипинг квортерс», или спальные помещения, выглядели как и на большинстве американских антарктических станций. Вне зависимости от того — ночь это или полдень, окна в палатках завешаны, и входить туда надо на цыпочках.
Когда наши глаза привыкли, к полумраку после ослепительного солнца «улицы», мы увидели, что справа и слева от центрального прохода стоят тяжелые, железные кровати. Расстояние между ними было достаточное, чтобы уместилась высокая железная, тумбочка, в которую каждый обитатель мог убрать свои личные вещи..... Несколько кроватей выглядели образцово. Но большинство представляли собой беспорядочные горы одеял, курток, книг, сушащихся носков, ботинок и сапог. Тихо, успокоительно гудел огонь в ближайшей печурке. С двух-трех кроватей в длинном ряду доносилось тяжелое мерное сопение. В таких палатках всегда, в любое время суток, несколько человек спят после работы.
На высоте головы стоящего человека в палатке всегда тепло. Судя по многочисленным солнечным лучикам, проникающим в щели, — вентиляция на высоте.
Сопровождающий показывает на образцовые койки. Его жест понятен — это ваши!...
Пора работать. Пошли в палатку науки. Это было полупустое помещение в центре поселка. У одной из стен рядом со входом — грубо сколоченный из неструганых досок стол, на котором, поблескивая экраном, стоит серый ящик телевизионной установки. Рядом микрофон походной радиостанции. Покатая стенка палатки перед столом Джона была смело вспорота острым ножом, так что образовалось естественное окно с видом на лебедку с телевизионным кабелем. Если радио откажет, то можно подавать команды прямо в окно. Но для всего этого сначала нужна была все та же скважина через ледник.
Вводная инструкция Джона была краткой. Он представил нас тем, кто был в палатке, потом вывел на улицу, подвел к сугробу, из которого торчали доски и бревна, показал на ящик гвоздей.
— Инструмент лежит в помещении электростанции. Поработаете — отнесете на место. Стройте стол, ставьте рядом с моим и начинайте работать. Вопросы есть? — Джон ушел, шатаясь от усталости.
Мы яростно пилили доски, делали наш первый стол в лагере «Джей-Найн». Ребята все это время молча наблюдали за нами. А мы, в общем-то, довольно умело и быстро сколотили прекрасный, на наш взгляд, огромный и очень прочный стол. Снова пришел Джон Клаух:
— Так, сделали стол? Хорошо, но он слишком большой... Игорь, сделай его наполовину короче, а то другим места не останется.
Витя, как и я чувствовавший напряженное внимание присутствующих, зашептал:
— Игорь Алексеевич, не надо резать, это они нарочно, издеваются.
Но я уже много раз работал с этими людьми и знал, что, как правило, никто ничего не делает и не говорит попусту, только не надо обижаться.
— Витя, — сказал я, — режь!
Через час был сделан второй стол поменьше и более прочный.
В общем молчании кто-то вдруг произнес:
— Ого-го! По такому столу запросто может пройти стадо бизонов.
По тону сказанного, по общему хохоту в ответ было ясно, что стол понравился и они нас приняли.
А дела со скважиной по-прежнему шли плохо. Первоклассное оборудование, годами создававшееся в США для бурения этого ледника, выходило из строя — узел за узлом. Все, что могло ломаться, сломалось. Все, что могло вмерзнуть в лед, вмерзло так, что его уже нельзя было ни выколоть, ни вытаять. Не помогала ни горячая вода, которую лили в скважину, ни электронагревательные спирали, ни бесконечные авралы...
Положение спас изобретатель и инженер из маленького американского городка Лебанон — Джим Браунинг. Джим никогда раньше не был в Антарктиде и о предполагаемом бурении узнал случайно из газет. Уже перед самым отъездом в Антарктиду, Джим предложил свои услуги американской экспедиции и был принят в ее состав. И вот наступил «Звездный час» Джима. Он решил протаять дыру сквозь ледник пламенем горелки, похожей на огромный примус, работающий на обычном керосине. Так среди ровной, сверкающей на солнце ледяной пустыни появился гигантский компрессор, сжимающий воздух для этого примуса, и толстые шланги для подачи сжатого воздуха и керосина на расстояние, равное по крайней мере толщине ледника, то есть почти на полкилометра.