уложить туда сумку, дождался, пока я сяду, и неторопливо тронул машину по тряскому одесскому асфальту.
Дорогой я попытался наводящими вопросами прояснить свою судьбу.
— Витя, скажи, пожалуйста, а что, билеты на поезд у тебя?
— Откуда?
— А у кого они?
— Где ж им быть? У кассира.
— И что же, он нам их продаст?
Витя медленно кивнул.
— Продаст. Если станет билеты даром раздавать, его выгонят.
— Но сейчас же сезон, с билетами трудно.
Витя подумал и снова кивнул.
— Ой, и не говорите.
Я сдался. Пусть будет, что будет. В конце концов, и в Одессе люди живут. Устроюсь ночным сторожем. На пляж. Если есть пляж, должен ведь его кто-то охранять. Буду смотреть на ночное море, писать сценарии. У них есть своя киностудия, значит, и сценарии нужны. Женюсь …
— Приехали.
Витя выбрался из машины. Я огляделся. Вокруг были одинаковые корпуса из красного кирпича, тополя с белёными стволами. Между тополями бродили одинаково одетые неясные фигуры.
Витя вернулся на удивление быстро. Вероятно, потому что его гнал перед собой худой и быстрый в движениях мужчина лет сорока. Невнятно буркнув своё имя, незнакомец плюхнулся на заднее сиденье и выкрикнул: «Поехали! Дел невпроворот!»
На вокзале Витя и незнакомец ушли и вскоре вернулись с мужиком огромных размеров. Осторожно пожимая мне руку, мужик назвал себя Костей и двинулся в сторону касс. Тощий мужчина пристроился рядом с ним, они принялись что-то оживлённо обсуждать на ходу. Чувствовалось, что у них есть много общих тем.
Я локтем толкнул Витю.
— Витя, это кто?
— Что? Кто? А, этот худой, которого мы в городе подобрали? Он самый важный человек в портовом городе.
— А именно?
— Главный венеролог.
Тьфу ты, такие слова, и на ночь глядя. Хотя действительно, когда в город заходят пароходы, а на них моряки, а моряки выходят в город…
— А этот бугай?
— Начальник ОБХСС.
Конфигурация событий становилась ясней. Я даже мог предположить, что именно так оживлённо обсуждали эти двое, шагавшие перед нами. На душе стало легче — думаю, при наличии интереса они могли бы отправить кого угодно и куда угодно. Что им какой-то сценарист из Москвы?
Бугай уверенно проложил дорогу через толпу пассажиров и скрылся за дверью касс. Через пять минут он вернулся, довёл нас до перронов и сунул мне в руку билет.
— Вон твой поезд. Счастливого пути.
Аккуратно хлопнув меня по спине, он развернулся, и они с венерологом — тот руки мне не подал, видимо, это было профессиональным — удалились. Витя выслушал мои слова благодарности и тоже ушёл.
Я забросил вещи в купе и выскочил на перрон — зной и на улице был невыносимым, а в вагоне перегородки раскалились до звона.
У вагона стояла наша проводница, высокая еврейка с иссиня-чёрными, тщательно уложенными волосами, фигурой манекенщицы, в идеально отглаженной белоснежной блузке и чёрной юбке. Покачиваясь на шпильках, она говорила со своей дочкой. Та была одета в джинсы, расшитые стразами, и футболку. Фигура и неё была восхитительной, на каждом изгибе на два размера соблазнительней, чем у мамы. Она держала мать за руку.
— До свиданья, мамочка.
— До свиданья, Сюзанночка.
— Я буду скучать за тобой, мамочка.
— И я буду скучать, Сюзанночка.
— Ты там осторожней, мамочка.
— Я буду осторожней, Сюзанночка.
Наверное, вот так, с надрывом, мучаясь дурными предчувствиями, Элеонора Бруду прощалась с капитаном Лаперузом, когда он отправлялся в своё роковое путешествие. Предчувствия оправдались полностью — из плавания экспедиция Лаперуза не вернулась. Тайна её исчезновения покрыта мраком. Некоторые считают, что их перебили самоанцы. И даже Людовик XVI, поднявшись на плаху, задал палачу более других мучавший его в последние мгновения жизни вопрос: «От Лаперуза нет вестей?» Более чем странный человек был король, хотя, вероятно, ему просто заранее не объяснили, кто этот обходительный мужчина в красном камзоле.
Я проглотил слёзы и стал прикидывать, отчего так убивается дочка и какие опасности могли ожидать нашу проводницу в пути. Бандитов-самоанцев я отмёл сразу. Пограничники и таможенники тоже были не в счёт. Да и всё путешествие занимало ровно сутки в одну сторону. Подумав, я отнёс излишек экспрессии на счёт южного темперамента обеих дам.
Наконец жестяной голос по вокзалу предложил провожающим выметаться из вагонов, а пассажирам, наоборот, занять предписанные билетами места.
Я опасливо шагнул в тамбур, меня обдало жаром, я тут же взмок и задышал часто, как борзая, выигравшая забег. Кажется, даже высунул язык.
Проводница, преодолевая себя, оторвалась от дочери. Прозвучало надрывное:
— До свиданья, мамочка.
Ответом было нежное:
— До свиданья, Сюзанночка.
Перрон медленно поплыл мимо вагона. Проводница на ходу ловко шагнула в вагон, помахала дочери рукой.
Закрывая дверь, ещё не повернувшись ко мне, она отчётливо произнесла:
— «До свиданья, мамочка! До свиданья, мамочка!» Можно подумать! Просто слёзы всего Израиля! Поезд тронулся, дверь закрылась: «Слава тебе, Господи, мама уехала!»
У меня от смеха ослабели ноги. Я прислонился к пылающей стенке, обжёгся и тут же отпрыгнул обратно.
— Скажите, а вентиляцию вы включите, когда наберём ход? В вагоне жутко душно.
Проводница обернулась и укоризненно посмотрела на меня:
— Мужчина, какая вентиляция? У нас кондиционер! До Москвы ещё десять раз успеете простудиться! Вы что, не слышите, как я говорю?
В восторге глядя на эту волшебную женщину, я понимал, что вознаграждён, за эти пять минут я смог услышать Одессу.
Я рассказал этот случай своему приятелю артисту, добавив, что такой Одессы скоро не станет — евреев там стало меньше, русский язык местные власти по мере сил истребляют.
Мой приятель косо глянул на меня и веско сказал:
— Этого не будет никогда! Я тоже этим летом был в Одессе. Каждый день питался в одном и том же кафе. Утром как-то пробую яичницу — холодная. Подозвал официантку, выкатил претензии. Она молча забрала тарелку и ушла. Пять минут проходит, десять, официантка мимо дефилирует, на меня ноль внимания, яичницу не несёт. Я не выдержал, остановил её:
— Девушка, что с яичницей?
А я эта негодяйка мне:
— Вы знаете, повар третий раз переделывает. Не поверите — каждый раз холодная!
Ладно, я это стерпел. Днём прихожу обедать. Она приносит мне борщ. Я его пробую и тут же понимаю, что он жутко пересолен. Просто невероятно пересолен! Я ещё ложку ото рта не убрал, глаза на неё выпучил, а она мимоходом палец к губам прижала и мне так заговорщицки:
— Я пробовала, я знаю.
Мы рассмеялись. Он заключил:
— Одессу не убить!
На дворе стоял декабрь 2013 года …
ТИХАЯ РЫБАЛКА
Он повернулся. Глаза у него были неподвижными