Читать интересную книгу Земли обагрённые кровью - Дидо Сотириу

Часто, когда к хозяевам приходили гости играть в карты или в дни больших приемов, меня посылали в дом на помощь слугам. Впервые войдя в дом, я растерялся.

— Вот это да! — воскликнул я.

— Подожди… То ли еще увидеть, — сказал кто-то.

В комнате, которая называлась буфетной, стояли длинные, как поезда, столы. На них в фаянсовых блюдах были расставлены лакомства и закуски, каких я никогда не видел, — черная икра, окорока, маринованные овощи, фаршированная птица, устрицы, крабы, креветки, рыба, покрытая толстым слоем майонеза, взбитые белки, пахучий домашний белый хлеб. Тут же стояли сверкающие хрустальные бокалы, в которые потом наливали напиток, пенившийся, как грозные волны. Пробки из бутылок вылетали с таким треском, будто стреляли из ружья. Один за другим подъезжали экипажи, из них выходили мужчины во фраках и котелках; у многих из них на одном глазу было стекло, и приходилось только удивляться, как оно там держится. Среди гостей были, как говорила прислуга, и иностранные послы, и наши банкиры — торговцы и землевладельцы, ростовщики, врачи, юристы, журналисты, старейшины общины и даже два епископа. А женщины, боже мой, какие были женщины! Пышные и стройные, капризные и кокетливые, с головы до пят в шуршащих шелках и брильянтах. Проходя, они оставляли за собой аромат, с которым могли сравниться все запахи весенних цветов. Закончив работу, я пошел в кухню отдохнуть. И очень обрадовался, увидев там дядюшку Якумиса, кучера хозяина. Он сидел в нахлобученной почти на глаза феске, выпивал и ел что-то. Я был с ним в дружбе и уселся рядом поговорить и расспросить кое о чем.

— Все господа так живут, дядюшка Якумис? И не разоряются после таких расходов?

— О-о, вот ты о чем беспокоишься, дружок! — ответил он с добродушной иронией. — Ты думаешь, что наши хозяева убыток какой-нибудь потерпят? Они за этот вечер столько сделок состряпают… Сколько пароходов, поездов с маслинами, бочек оливкового масла, тюков хлопка, кожи, табаку пойдет сегодня в оборот! Не беспокойся, мой милый. У тех, кого ты видел, есть собственные горы, деревни, рудники, фабрики! А как же ты думал? Они даже с властями не очень-то считаются. Они их подкармливают, а те на все закрывают глаза. Паше подкинут побольше золотых, бею — поменьше, жандарму серебро сойдет и… можно спокойно спать. Турок задобрили!..

Дядюшка Якумис был человек умный и много повидавший на своем веку, он работал у многих богачей и любил прихвастнуть, что хорошо знает людей.

— Чтоб ты лучше понял, я тебе одну историю расскажу. Работал я у Лимберидиса, торговца одного. И вот как-то послал он меня к турку, который, хоть и занимал большой пост в таможне, денег не много имел и в семье его мясо только на байрам ели. Ну, принес, значит, я ему мешочек серебра и говорю: «Вот маленький подарок от моего хозяина». Так он мне только что руки не целовал. «Да ниспошлет аллах изобилие твоему хозяину!» Через несколько дней, когда этот турок дежурил в таможне, Лимберидис разгрузил целый пароход товаров, не уплатив ни гроша пошлины. Понял? Ну, а теперь больше на иностранцев надо поглядывать, они стали главными конкурентами нашим богачам. Заключить с ними выгодную сделку — все равно что с золотой ложкой во рту родиться. Эти европейские пиявки предпочитают сами высасывать кровь из Турции. Слетаются из разных стран и душат нас. Будь они прокляты! Попомни мои слова, не от турок, а от них придут все наши несчастья.

Дядюшка Якумис свернул цигарку, жадно допил раки и попросил еще. Что-то, видно, терзало его душу.

— Садись… Посмотрим, что дальше будет, — с каким-то особым смыслом сказал он.

— Почему ты так говоришь, дядюшка Якумис? Что-нибудь случилось?

— Да, что-то неладное творится, может, даже кровь прольется…

Он огляделся и, убедившись, что никого рядом нет, притянул мое лицо к своему так близко, что я чуть не задохнулся от его дыхания, и зашептал:

— Ты ничего не слышал? — Его мутный взгляд вдруг прояснился. — Сегодня здесь большие дела обсуждаются. Греция, как видно, подымает голову. Берется за оружие! Свобода расправляет крылья! Но пока она с божьей помощью из матери Греции до нас дойдет, мы тут горя хлебнем. Понимаешь?

Очень скоро я понял значение слов старого кучера. В октябре 1912 года началась балканская война. Вновь закипела кровь у младотурок. Дервиши, беи и высланные из Греции турки — все старались внушить турецкому народу ненависть к нам.

* * *

В 1912 году в турецкую армию были призваны два моих старших брата — Панагос и Михалис. Михалису удалось бежать в Грецию, и там он вступил добровольцем в греческую армию. «Святое дело совершил», — сказал отец. И священник, и учителя, и старейшины деревни потихоньку рассказывали об этом, считая его поступок достойным подражания.

Извечное стремление к свободе росло в душах греков, живших под турецким игом. Но ширилось и движение младотурок. Как раньше они кричали о Крите, так теперь — о Македонии: «Наша Македония!» — возбуждая этим и себя и нас. «Проснитесь же, скоты!» — взывали младотурки к своему народу. Но одним приказом скот не разбудишь. И тогда то тут, то там стали совершаться убийства христиан.

Помню, в это время приехал с Среднего Востока сын Шейтаноглу Тимиос.

— Плохие вести привез я тебе, отец, — сказал он. — Турки совсем обнаглели. Немецкие, французские, итальянские агенты их подзуживают. В Бейруте я встретил Нури-бея. Он мне дал местную газету. На, почитай, о чем там пишут.

Старик важно надел пенсне в золотой оправе с висящим черным шнурком. С первых же строк он скривил губы и стал нервно теребить свою коротко подстриженную бородку. «Если мы, турки, голодаем и терпим лишения, причиной этого являются гяуры, которые держат в руках наши богатства и нашу торговлю. До каких пор мы будем терпеть их гнет и издевательства? Бойкотируйте их товары. Прекратите заключать с ними всякие сделки. Что вам дает дружба с ними? Какую это приносит вам пользу, зачем вы с такой доверчивостью отдаете им вашу любовь и ваше богатство?»

Много подобных слов было в газете, и старик не верил своим глазам. Он читал и снова перечитывал вслух каждую строку.

— Знаешь, кто распространяет эту проклятую писанину по всей Анатолии? — спросил Тимиос.

— Младотурки. Кто же еще!

— Нет, не угадал, не старайся напрасно. Я тебе скажу: «Deutsche Palestine Bank». Д-да, немецкий банк в Палестине распространяет эту стряпню. Понимаешь?

Старик Шейтаноглу прикрыл свои лисьи глаза и погрузился в раздумье. Как умный торговец, он начал понимать, что иностранный капитал жадно врывается в не огороженный ничем турецкий виноградник, стараясь оттолкнуть при этом любого соперника и закрепиться там. Он повернулся к сыну и сказал:

— Я думаю перевести вклады в швейцарский и французский банки, чтобы вдруг не остаться на бобах. Пусть бог меня накажет, если я неправ, но я очень опасаюсь, что нас ждут тяжелые дни. Турция становится не той, какую мы знали…

Старик рассуждал правильно. Но народу, который жил по-братски рядом с другим народом, нужны были сильные дозы ненависти, чтобы изменить свои чувства. Простые турки, которых не коснулась ядовитая пропаганда, еще долго называли греков братьями. Греческим торговцам стало труднее, но они, как и фабриканты, крупные землевладельцы и ученые, по-прежнему фактически держали в своих руках бразды правления государством.

Через месяц после приезда Тимиоса с Среднего Востока отец назначил его управляющим мыловаренной фабрикой своего умершего дяди, который не оставил наследников. Тимиос взял меня с собой на фабрику.

Однажды утром в кабинет управляющего вдруг вошел какой-то турок.

— Я Исмаил-ага из Бурсы, — сказал он и поклонился, медленно приложив руку сначала к сердцу, потом к губам, потом ко лбу. — А где Ергакис-эфенди?

— Переселился в иной мир, — ответил мой хозяин.

— Он умер? Ай-ай! Что ты говоришь! А кто теперь здесь хозяин?

— Я, эфенди. Слушаю тебя.

— Я пришел отдать долг, — сказал турок.

— Ты был должен прежнему владельцу?

— Да, это старый долг. Но я только теперь получил деньги, прошу извинить за задержку.

Мой хозяин начал искать расписку: он все перерыл, но ничего не нашел и сказал:

— Исмаил-ага, ты нигде не значишься как должник. Покойный, наверно, вычеркнул тебя…

— Поищи получше. Не торопись делать выводы. Покойный любил порядок в работе… А долг немаленький. Где-нибудь ты разыщешь мою расписку.

Тимиос снова начал поиски. Рылся в папках, в старых книгах, в ящиках — ничего.

— Знаешь, ага, я посмотрю в подвале, там лежат какие-то старые книги. Завтра приходи.

На следующее утро турок явился снова.

— Нашел что-нибудь? Вот я принес тебе бумажку, копию, чтоб тебе легче было искать.

— Я нашел твою расписку, Исмаил-ага, — сказал я и назвал сумму долга.