Читать интересную книгу Земли обагрённые кровью - Дидо Сотириу

— Знаешь, ага, я посмотрю в подвале, там лежат какие-то старые книги. Завтра приходи.

На следующее утро турок явился снова.

— Нашел что-нибудь? Вот я принес тебе бумажку, копию, чтоб тебе легче было искать.

— Я нашел твою расписку, Исмаил-ага, — сказал я и назвал сумму долга.

— Молодец! — удовлетворенно произнес турок. — Так оно и есть, как ты говоришь.

Исмаил-ага вынул из широкого кожаного пояса с отделениями полотняный мешочек, развязал шнурок, стягивавший его, повесил на палец, раскрутил шнурок, потом сунул в мешочек руку, вынул горсть золотых и серебряных монет и начал по одной бросать на мраморный столик. «Раз… два…» Он отсчитал свой долг, но продолжал бросать монеты.

— Что ты делаешь? — остановил его хозяин. — Возьми обратно эти лиры, они лишние.

— Нет, не лишние. Это проценты. Деньги растут. А я задержал долг. Я честный человек, не какой-нибудь неблагодарный…

Исмаил-ага не был исключением. Простые турки были готовы все сделать для нас, греков. Мы жили дружно и помогали друг другу. Оба наши народа родила и вскормила одна и та же земля, и мы не питали друг к другу никакой ненависти.

* * *

Мой отец приехал в Смирну и удачно продал свой урожай. Он получил сто двадцать турецких золотых лир и, так как у него не было никаких долгов торговцам, все их положил в кошелек. Я помог ему сделать закупки на зиму. Мы купили все — от одежды до спичек, чтобы не переплачивать деревенским бакалейщикам.

Закончив покупки, мы решили погулять по набережной. Мы шли и разговаривали. Когда мы проходили мимо кинотеатра «Патэ», мне в голову вдруг пришла блестящая мысль. Я забежал в кассу и купил билеты.

— Пойдем, отец, — сказал я. — Развлекись немного.

— Что здесь такое? Не театр ли это?

— Увидишь, увидишь!

— Нет, погоди! — воскликнул он, покраснев. — Двадцать лет я езжу в Смирну, и ноги моей не было в театре, а теперь мой сын хочет вести меня туда!

Мне с большим трудом удалось убедить его, что в этом нет ничего неприличного, что в кино ходят самые добропорядочные люди и даже с женами и детьми. Когда мы вышли из кино, отец, удивленный, сказал:

— В будущем году, если будем здоровы, я привезу мать посмотреть это чудо.

Но ему не посчастливилось. Словно буря налетела болезнь и свалила крепкого старика, который до семидесяти лет не знал, что такое головная боль, у которого не было ни одного гнилого зуба, ни одного седого волоса. Большим горем для меня была его смерть, потому что дети помнят только хорошее об умерших родителях. А в последние годы старик Аксиотис много сделал хорошего. Незадолго до своей смерти он раскаялся в своей жестокости к нам и попытался объяснить ее. Он впервые рассказал нам, сколько мук пришлось ему перенести в детстве от отца. Рассказал, как он осиротел, как люто ненавидела его мачеха, как его, восьмилетнего ребенка, выгнали из дому в зимнюю ночь, как потом попал он к бессердечным людям.

Мы слушали его, затаив дыхание, со скрытым волнением. Он видел это и продолжал свой рассказ:

— Я не хотел унаследовать жестокость и другие недостатки отца. Но их было так много, что я не смог их все побороть… Советую вам взять у меня только хорошие стороны, а все плохое я заберу с собой в могилу. Любите бога и вашу мать и держитесь подальше от политики… К деньгам относитесь бережно, помните, что над бедняком всегда измываются. Но ради денег не продавайте душу черту. Я всегда был честным, вы знаете это. Превыше всего для меня было уважение людей.

То ли преднамеренно, то ли потому, что он не ожидал такой скорой смерти, отец не выделил старшему сыну большей части наследства, как это было принято в нашей деревне. Костас, самый старший из братьев, который больше всех трудился, чтобы сделать нашу землю плодороднее и прибыльнее, справедливо обиделся. Он написал мне, чтобы я перестал думать о торговле и вернулся в деревню — надо обрабатывать землю. Сначала мне было трудно браться опять за крестьянский труд, но скоро я привык. Я старался найти новые способы работы, облегчить труд. И возмущался, когда слышал: «Так нас учили наши отцы!» Мои нововведения не нравились братьям, и Панагос говорил с иронией: «Это лень заставляет его выдумывать…»

Я не мог найти общий язык с моими братьями. Только Георгий меня понимал, а все другие считали бесплодным мечтателем. «Слишком он нос задирает. Это учитель Лариос его испортил, да еще Смирна с ее Лулудясами и Шейтаноглу…» — говорили они. Им не нравилось, что я не ограничивался интересами нашей деревни, а смотрел шире. Напрасно я пытался объяснить, что быть крестьянином — это не значит отгораживаться от прогресса. «Не старайся продать слепому зеркало», — говорил один мудрый нищий турок. И это было совершенно справедливо.

Однажды утром, когда дома никого не было, раздался стук в дверь. Я открыл. Передо мной стоял турецкий полицейский. Я спросил его, что ему нужно, и он сказал, что я срочно должен явиться к начальнику участка. Я последовал за ним. На душе у меня было тревожно, ничего хорошего такие приглашения не сулили. Но увидев начальника полицейского участка, я подумал, что он человек добрый.

— Садись, сынок, — пригласил он.

Я облегченно вздохнул, почувствовав доброжелательность в его голосе.

— Ты знаешь, зачем я тебя позвал?

— Откуда мне знать, эфенди? Думаю только, что ничего плохого ты мне не сделаешь.

— Почему же ты так думаешь?

— Односельчане говорят, Керим-эфенди, что никогда еще в наших местах не было такого хорошего начальника, как ты, — осмелев, ответил я.

Ему понравилась моя лесть.

— Я хорош с хорошими людьми, — ответил он. — Но в вашей семье дела творятся не очень-то хорошие.

Я немного испугался, но не подал вида. Я стал убеждать его, что произошла какая-то ошибка, ведь всем известно, что мы люди тихие и никогда не делали ничего против властей.

— У тебя есть брат, — перебил меня полицейский начальник. — Он дезертировал из турецкой армии и сбежал в Грецию. Оттуда он прислал вам письмо. Что он там пишет — я не знаю. Мне прислали его из цензуры. Наверное, она нашла в нем что-то противозаконное…

— При чем же тут наша семья, эфенди? — подумав, ответил я. — Кто совершил глупый поступок, тот пусть и отвечает за него сам.

— Ты не бойся, сынок, — сказал турок. — Взыскивать с вас за поступок брата сам бы я не стал. Но я должен исполнить приказ, который получил…

Я несколько растерялся. Что у него за приказ? Может быть, меня арестуют и отправят в Кушадасы на допрос? Может быть, оставят в участке? Или что-нибудь еще похуже? Мысль моя лихорадочно работала, пока полицейский начальник ходил в соседнюю комнату. Вернувшись, он сказал:

— Вы должны заплатить пять пиастров. У тебя есть с собой или из дома принесешь? И письмо получишь на руки.

У меня отлегло от сердца. Значит, это все, что было в приказе? Я достал монету в десять пиастров, отдал ему и, забрав письмо, облегченно вздохнул.

— Благодарю, эфенди.

Он хотел было дать мне сдачи, но я отказался и попросил его выпить чашку кофе за мое здоровье. Не возражая, он положил деньги в карман.

Когда я пришел домой и вскрыл письмо Михалиса, я понял, что турки мало что поняли из него и мы дешево отделались. Этот безбожник Михалис расписывал в письме подробности своего побега, свой приезд в Грецию, вступление добровольцем в греческую армию, рассказывал, как он воевал в Янине, сколько турок взял в плен и другие свои подвиги.

Прошло около восьми месяцев после этого происшествия, и вот однажды темной ночью, когда шел сильный дождь и сверкала молния, явился сам Михалис. Мы плакали от радости, обнимались. Брат рассказал о своих приключениях по дороге домой, как он приплыл на лодке с острова Самос. Но когда он сказал, что приехал за своей долей наследства, которую хочет получить деньгами, все оцепенели. Потом Костас, как старший, сказал:

— И ты не пожалел поставить на карту жизнь, чтобы предъявить это бессмысленное требование!

Михалис пытался оправдаться.

— Жизнь в Греции очень тяжелая. Земля там не кормит человека, а сама съедает его, там одни камни и болота! Мне нужны деньги. Открою лавку. Буду торговать каленым турецким горошком…

Мои братья хорошо разбирались в делах, но не были красноречивы. Взгляды их устремились ко мне.

— Говори ты, — приказал Костас.

Панагос кивнул, как бы подтверждая: «Говори!»

Я опрокинул рюмку ракии, подумав немного, начал:

— Послушай, Михалис, мы не банк и не держим всегда денег наготове, чтобы отдать их тебе. И мы не можем наспех — а значит, за бесценок — продать твою часть. Но раз уж ты, рискуя жизнью, приехал, мы постараемся — если все согласятся — занять небольшую сумму, чтобы ты не уехал с пустыми руками.

Между тремя братьями разгорелся спор из-за суммы. Михалис требовал пятьдесят лир, а братья соглашались только на десять, да еще с вычетом процентов — ведь деньги придется взять в долг. Дело чуть не дошло до драки.