Общественная интерпретация случившегося в военное время прошла несколько этапов. В первые послевоенные десятилетия происходила героизация роли французского Сопротивления. Это укрепляло авторитет двух самых влиятельных политических группировок — коммунистов и голлистов, которые действительно составляли костяк подполья и выступали союзниками. У истоков объединяющей нацию идеи примирения с прошлым стоял сам де Голль. Уже в своем первом выступлении в освобожденном Париже он в свойственной ему стилистике (де Голль говорил энергичными рублеными фразами) произнес: «Париж возмущенный! Париж раненый! Париж принесенный в жертву! Но Париж освобожденный! Освободивший себя сам при поддержке всей Франции, Франции сражающейся, единственно возможной Франции, настоящей Франции, вечной Франции».
Заинтересованный в возрождении сильной духом страны и нации, де Голль хотел избежать гражданского раскола, прекратить сведение счетов и жесткие чистки, которые начались сразу после освобождения, хотел убедить людей поскорее забыть моральные травмы, нанесенные войной. «Произошло политическое чудо, — пишет историк и публицист Александр Адлер. — Де Голль легко сумел сдержать центробежные силы как слева, так и справа. И не состоит ли загадка популярности де Голля в первую очередь в его фантастической способности отождествлять себя с невероятным взрывом идей и настроений, которые принесло движение Сопротивления. Ведь глубина поражения Франции, тяжесть морального краха режима Виши могли бы привести к настоящей гражданской войне, как это произошло в 1871 году».
Вторую подобную операцию по удержанию гражданского мира в стране де Голль предпринял в 1958 году, когда Франция оказалась на грани нового грандиозного взрыва и даже военного переворота из-за недовольства его решением оставить Алжир.
В начале семидесятых, после ухода де Голля с политической сцены и пересмотра некоторых идеологических постулатов вследствие событий мая 1968 года, оценки войны качнулись в противоположную сторону: стало модно утверждать, что Франция пережила тотальный коллаборационизм.
Первым документальным прорывом в понимании подлинной роли французских государственных институтов во время оккупации стала книга американского историка Роберта Пакстона «Франция Виши: старая гвардия и новый порядок». Как констатировал в своей статье «Парижане и немцы» Жан-Поль Сартр: «Все то, через что Лондон сумел пройти, не потеряв чувство гордости, Париж пережил с чувством стыда и отчаяния».
Понадобилось время, чтобы уйти от крайних оценок и осмелиться говорить публично о самых тяжелых вопросах. Совсем недавно — всего лишь в 1995 году, полвека спустя после трагедии, — президент Франции Жак Ширак совершил мужественный поступок. Он официально попросил прощения за те «непоправимые» действия, которые совершало в годы оккупации само французское государство. Его предшественник Франсуа Миттеран избегал разговора об ответственности государства, что, возможно, было продиктовано его связью с режимом Виши. Покаяние Ширака было приурочено к очередной годовщине массовой карательной операции против евреев, проведенной в июле 1942 года в Париже. Тогда людей согнали в здание крытого велодрома, находившегося в 15-м округе, и затем отправили в товарных вагонах в Освенцим. Когда отмечалось семидесятилетие этих трагических событий, новый президент — Франсуа Олланд — пошел еще дальше в своем выступлении. Он заявил: «Правда состоит в том, что ни один немецкий солдат — ни один — не был задействован в этой операции. Все сделали французы».
Париж практически не знал ни больших разрушительных бомбежек (хотя некоторые французские города — Руан, Нант, Гавр сильно пострадали от авианалетов союзников), ни тяжелых и продолжительных уличных боев. В 1940 году немецкие войска вошли во французскую столицу, не встретив сопротивления. Париж была объявлен открытым городом. Интересно, что вход немецких военных колонн — как и последовавшая вскоре инспекторская поездка Гитлера — словно бы повторяли обычный экскурсионный маршрут, который совершают туристы и сегодня, приехав в Париж впервые.
Гитлер въехал в город с северо-востока, проследовал по длинной-длинной улице Лафайет до здания Оперы, от нее к церкви Мадлен. Выехал на площадь Согласия и повернул направо, вверх по полям до самой арки. Оттуда — к Трокадеро, где запечатлел себя на фоне башни, далее — к площади Инвалидов, бульвару Сен-Жермен и назад на аэродром в Ле Бурже мимо собора Нотр-Дам. Гитлер как бы хотел удостовериться, что все это историческое и архитектурное богатство теперь действительно принадлежит ему.
А в августе 1944-го Париж освободили за несколько дней. Готовясь к отходу, немцы заминировали многие дома и мосты, чтобы оставить после себя развалины, и тогда в список ключевых фраз мировой истории вошел истеричный вопль Гитлера, обращенный к коменданту города: «Горит ли Париж?». Париж не сгорел, хотя угроза такая была: помешали и быстрое наступление союзников, и выход на улицы бойцов французского Сопротивления, и колебания самого немецкого командования. Летом 1944 года дело близилось к развязке, и приказы гитлеровской ставки — тем более такого рода — беспрекословно уже не выполнялись.
По сравнению с захваченными немцами другими европейскими городами в Париже внешних проявлений войны было мало. Если отбросить такие ограничения, как рационирование продуктов для населения или раннее закрытие метро, и ряд других деталей: появление дорожных указателей на немецком языке, использование лучших гостиниц города — «Крийон», «Мажестик», «Мёрис», «Лютеция» — и особняков под штаб-квартиры гестапо, военной разведки, авиации, военного коменданта, то Париж продолжал жить примерно так же, как и до войны. Как отмечал Сартр, немцев не любили, но они, тем не менее, уступали пожилым людям места в метро.
Все продолжало функционировать: работали рестораны, в театрах давали новые представления — причем с успехом, снимались фильмы. Первое издательство страны — «Галлимар» — продолжало выпускать книги, пели Эдит Пиаф и Морис Шевалье. Арлетти много играла в кино и театре. Коко Шанель плела интриги и работала на абвер. Сартр и Симона де Бовуар переживали интеллектуальный расцвет. Творили Морис Вламинк, Жорж Брак, Пабло Пикассо.
Исследуя то, как вели себя художники при немцах, бывший корреспондент «Нью-Йорк таймс» в Париже Алан Райдинг выпустил книгу о культурной жизни в оккупированной нацистами столице Франции. Она называется показательно — «Шоу продолжается».
Из французских кинозвезд первого ряда один только Жан Габен воевал в Северной Африке и вошел в Париж освободителем в составе танковой дивизии генерала Леклерка, из-за чего его актерская слава подкрепляется неоспоримым моральным авторитетом. Сент-Экзюпери был одним из немногих писателей, кто воевал.