Читать интересную книгу Этюды для левой руки (сборник) - Марианна Гончарова

А по полю, где там и сям были расставлены палатки с сыром, колбасами, банушем, мамалыгой и всякими другими национальными кушаньями, ходило наше областное начальство. Засвидетельствовать. Ну и представители местных ведомств рядком выстроились по предполагаемому маршруту областных властей и стояли, чуть прогнувшись. А мне, любопытной, кто-то: «В сторону! Отойдите в сторону, сейчас СЮДОЙ губернатор пойдет! И другие представители».

Я пожала плечами: зачем мне губернатор и другие представители. Мне это не надо! Я скромно в сторонку отошла, стала музыкантов заводных слушать и приплясывать даже. А эта компания как раз мимо меня и промаршировала. А перед ними какой-то клювастый в сером костюме, мокрый уже от усердия и дождя, мне опять же: «В сторону! В сторону!» Я опять пожала плечами и решила не в сторону, а вообще куда-нибудь подальше. (Не туда, куда вы подумали.) Словом, я сделала шаг назад, чтобы выпасть из толпы, и наступила кому-то на ногу. Сначала я увидела модный светлый башмак с дырочками под своей сандалией, потом, как в кино, светлую брючину, потом льняной аккуратный рукав сорочки на крепкой сильной молодой руке, а потом… круглое, сияющее, радостное лицо мэра города Черновцы… (То есть бур-го-мист-ра, дорогие мои. Да!) Пока я, как видеокамерой, вела взгляд от башмака вверх к лицу, я, не останавливаясь, извинялась. Сначала на модном молодежном башмаке я вскрикнула: «Ой, извини, брат!»; на коленке в выглаженной брючине: «Ой, простите, молодой человек!»; на рубашечке: «Йой, выбачтэ!»; потом, когда увидела лицо Мыколы Трохымовыча, воскликнула: «О! Здрааасте!!!» И даже забыла, что плотно стою ногой не в грязи, а на чистеньком. И он, славный человек, благодушно выдирая свой белый, испачканный мною башмак из-под платформы моей сандалии (дождь был, говорила? И кругом болото, жижа и грязь), весело отмахнулся: «Та лааадна… Чево там…» И пошел дальше. Но потом (как говорят, сильный респект вам, господин бургомистр!) он вдруг вернулся, взял меня за руку и покачал головой: «Так не годится! Давайте-ка и я теперь вам на ногу наступлю».

«Ну давайте…» – помрачнела я. Мэр – парень спортивный, но не худенький.

Но он прямо как Махмуд Эсамбаев легонько-легонько, невесомо протанцевал на рантике моей сандалии и объяснил: «Это чтоб мы не поссорились!»

Слушайте, я чуть не кинулась его обнимать, нашего бургомистра. За то, что мы не просто потоптали друг другу ноги, бургомистр и я, а с прекрасной целью – чтобы жить в мире и дружбе и чтобы не ссориться. И распрощались, довольные друг другом, в грязной обуви, но миролюбивые.

И Николай Трофимович, наш бургомистр, пошел себе дальше вслед за губернатором. А я вернулась к оркестру. Там вообще происходило что-то феерическое. Эти замечательные хлопцы – труба, аккордеон, саксофон и барабан, – подпрыгивая и радостно подвизгивая и покрикивая в такт, темпераментно жарили молдавскую сырбу. А под нее танцевали абсолютно все – несколько развеселых кругов. В середине – какие-то беззаботные парни в кипах, по-видимому, гости из Израиля, выделывали кренделя ногами внизу и руками вверху; в среднем кругу – жители какого-то цыганского села, все в золотых зубах, атласных рубахах, широченных многослойных юбках, изгибались, притоптывали и трясли плечами, а в самом большом внешнем круге, сцепившись руками, отплясывали вместе гуцулы, и молдаване, и гости неопределенной национальности, и я в своих исторических сандалиях.

Недаром же писал наш мудрый М. М. Ж.: от количества наций количество праздников только увеличивается – размышляла я, весело подскакивая под музыку вместе с темпераментной старушкой в цветастом фартуке с одной стороны и молодым высоченным и уже немного хмельным пареньком – с другой. Эти двое, мои друзья по танцам, подмаргивали всем вокруг, вскрикивали в такт и подбадривали меня: мол, давай-давай, не стесняйся. Здесь все – СВОИ.

Но как только закончился этот танец, ко мне подлетела незнакомая разъяренная дама. И заверещала. Я тут же вспомнила ее укоризненный взгляд, когда топталась на туфле Николая Трофимовича.

Слушайте, я вам говорила, что терпеть не могу фальшивых блондинок? Говорила?

Так вот, она, видимо, чиновница из мэрии, заорала, перекрикивая музыкантов, которые завели новую мелодию: «Вы что себе позволяеце? Вы хоть зна-а-аеце, КОМУ вы на ногу наступили? А? Я прям умираю, что вы тут творице!!! Нет, я прям умру сейчас, какая вы нахальная! Какая вы наглая! Как вы смели с ним так разговариваць?! Нет, я просто умру сейчас! Вы хоть знаеце, кто это был? Вы хоть знаеце?!»

Все, кто со мной давно знаком, например мой муж и дети, мои друзья, моя мама, немедленно закрыли бы мне рот. Ладонью, куском сыра, поцелуем, в конце концов. Но я стояла одна-одинешенька, с сожалением поглядывая на своих товарищей по прыганью под национальную музыку, стояла перед этой вроде бы умирающей, но очень энергичной чиновницей.

«Вы хоть знаеце?!» – продолжала она, размахивая рукой перед моим лицом.

«Знаю, знаю, – ответила я. – А ОН знает?! Он знает, кому ОН на ногу наступил?» – смотрела я честно прямо ей в глаза. Черные брови, и помада такая… Вылезла за границы губ… Противная… И костюм. И эти прядки… Я вам говорила, что ненавижу?.. Ах да, говорила…

Дама от неожиданности сделала губами куриную… эту… Как это говорится… куриную гузку.

«Что?! Что вы себе позволяеце?! Немедленно идемце и попросице прощения! Немедленно!»

Чиновница даже схватила меня за руку. (Не надо было ей этого делать, ох не надо было! Кроме фальшивых блондинок, обведенных контуром ярких нарисованных губ, я еще не люблю навязанного физического контакта. Есть такое слово – «прайвеси». Ну частное пространство, по-нашему…) Словом, когда она схватила меня за руку, перебив мои радостные размышления про жизнь и хороших людей, оборвав такой веселый дружный хоровод с моей прекрасной старушкой в фартуке и юным пьяницей, я разозлилась. Я вырвала свою руку (многострадальную правую руку, которая еще до сих пор болит после февральского осколочного множественного перелома), я вырвала свою руку, повернулась и пошла к машине…

Вот так и окончился праздник. Вот так.

Третий глаз

Редактор нашего молодежного еженедельника Загаевский в общении с сотрудниками редакции оперирует всего несколькими фразами, самые распространенные из них: «Так», «Давай» и «Не морочь голову». При этом он ухитряется пользоваться уважением коллектива и выпускать популярную газету.

Рано-рано на рассвете просыпаются утята, и котята, и кто-то там еще, но я обычно как раз на рассвете крепко сплю. И, как обычно, звонит телефон. Пять утра. Загаевский уже на ногах. Почему бы его сотрудникам не проснуться тоже.

– Так. Ты что, спишь? – Зачем «Доброе утро? Извини, что разбудил»? Зачем эти формальности? – Ты что?! Спишь?!

– Нет, – говорю, – жду вашего звонка, Загаевский! – сонным голосом бормочу я.

Собственно, неважно, что Загаевскому говорить, на его вопросы можно и не отвечать, главное, дать понять, что ты есть на другом конце провода и слышишь его указания. Можно мычать, можно мяукнуть. Завыть, наконец. От такой жизни. Сегодня я спросила:

– Ну?

– Она приехала, – торжественно объявил Загаевский. – Так. Давай. Иди и бери у нее интервью. Люди это любят. Давай. Иди бери.

– А кто мне даст, – подала я реплику, – отметиться в эфире.

За окном темно. А тут еще долго выяснять, у кого брать и кто приехал. И вообще пять часов утра.

– Не морочь голову. Целительница Федосия! Кто же еще? Мать Федосия! Договаривайся давай! Спит она. Давай!

– Уже сейчас? – жалобно заскулила я.

– А когда? – поинтересовался ядовито Загаевский. – Если не хочешь мать Федосию, сделай материал по национальной самоидентификации!

– Кого?

– Что?

– Национальную идентификацию – чью?

– Кого – чью?

– Национальную самоидентификацию – кого?! Племени мумба-юмба? Или кого?! Чью?! – Я уже орала во все горло.

Если Загаевский хотел меня разбудить, он своего добился.

– Так! Не морочь голову! Давай! – И отключился.

Рекламные проспекты целительницы Федосии висели на каждом столбе. Там было сказано, что целительница и спасительница (ого!) мать Федосия ворожит на персте указующем, на вибрации голоса, на высушенных и растертых насекомых, на кофейной гуще и на фасоли. Пророчит и изменяет судьбу, исцеляет от всех болезней, помогает похудеть без диет, снимает порчу, изгоняет духов и открывает третий глаз. Тут я задумалась. Внешне я и так не очень, а с тремя глазами…

На фотографии сидела огромная пасмурная баба с лицом бывшего сельского клубного работника. Несколько тронутого былым девичьим легкомыслием. Баба Федосия в черном платке отгораживалась от фотографа двумя холеными пухлыми ладонями: мол, вот они, ручки-то, чистые, непорочные. Ими же и лечу.

Пробиться к Федосии по контактному телефону не было никакой возможности. На спасительницу-мать было установлено пять степеней защиты. Как в Пентагоне. Первый контактный номер, когда я представилась, послал меня на второй. Второй номер, когда я снова подробно все объяснила, – на третий. Третий послал на четвертый. А четвертый в крепких выражениях послал меня так далеко, что я не имела представления, каким образом туда попасть. Пятый номер оказался телефоном прорабского участка, куда, по всей видимости, я не первая позвонила по поводу встречи с целительницей-избавительницей. Пришлось записываться на прием на общих основаниях.