что нет, — присела в реверансе Рина. — Он принимает ванну.
Веста поперхнулась словами и случайно ударила себя по губам веером. Отлетевшая с щеки мушка упала на натёртый воском паркет.
4
— Велик и светел образ чудный,
Но где найти немного сил,
Не передернуть —
На вид, что герцог сотворил?
Леон, стоящий голым посреди ванной, наконец нашарил упавшую с бортика бадьи щетку и залез в воду.
— Вы не подумайте напрасно —
Я не стремлюсь к вам подкатить.
Но ваша задница прекрасна,
И вот дилемма —
Дрочить иль не дрочить?
Шут, как всегда развязно, прошелся до табурета у зеркала, сел и вытянул ноги в остроносых туфлях. Надеты они были на полосатые гетры.
— За это разве не вешают? — осторожно спросил Леон, намыливаясь душистым желе из банки. Пахло оно замечательно, хотя на консистенцию… Вспомнилось отчего-то, как вообще появилось мыло: само слово образовалось от названия горы Сапон, где древние римляне приносили жертвы богам, приводили на эту гору диких животных, домашний скот, птиц и сжигали их, а боги принимали дары через огонь. Смесь из несгоревших остатков животного жира и древесной золы стекала с глиной в реку Тибр, и женщины, стиравшие там белье, заметили, что с этой смесью грязь отстирывается легче. «Дар богов» стали использовать для стирки одежды и для мытья, потому вполне возможно, что это желе тоже состояло из жира и золы. Ботаном был, ботаном останусь, — подумал он на забавное, не к месту воспоминание, и решил, что лучше не знать, из чего это мыло.
— За дрочку? — фыркнул шут. — Вроде нет. Только если ты не начнешь наяривать Его Величеству.
— Я имел в виду однополые отношения.
— До самых лесов, где начинаются Великаньи земли — можно все. Недаром в Мирамисе самый большой рабовладельческий рынок. А дальше никто не заходит, там живут такие дикари, что и за косой взгляд брюхо вспорят.
От Леона не укрылось, как Мурена скользнул пальцами по шраму на запястье — он определенно знал, о чем говорил. И определенно проявлял интерес нетривиальный, раз появлялся так часто и с такой настойчивостью.
— Зачем ты пришел? — спросил Леон, растирая плечи щеткой.
— Помочь вам с деликатными процедурами, — тонкие губы растянулись от уха до уха. — Что смыслят эти женщины, правда, Ваше Превосходительство?
— Оставь, пожалуйста, все, и иди, — замялся Леон, наблюдая, как музыкальные пальцы — шут наверняка играл на чем-то — отвинчивают крышку стеклянной ёмкости.
— А вдруг вы не выполните указания, и у вас на мошонке вырастет бородавка, как у вашей маменьки на лице? С такой кучерявой длинной волосиной. Или Ваш хрен сделается зеленого цвета.
— Так, — Леон отнял склянку и развернул ее, читая буквы на бумажке — он не мог объяснить, как мозг оперировал новой информацией, просто читал на незнакомом языке и сразу понимал смысл слов. Так же, как и говорил. — Побочные действия: сыпь, зуд, покраснение. Никаких бородавок. Спасибо, что хотел помочь, но я справлюсь и сам.
Шут поджал губы и удалился, хотя Леон ожидал возмущений по этому поводу. Подцепив из банки горсть сверкающего, как единорожья конча, взбитого мусса, он размазал его по щекам и подбородку, затем встал и мазнул между ног, ведя рукой до лобка.
— Я бы вас так и нарисовал, если б умел, — произнесли со стороны двери, и Леон выругался под нос. — Сама грация.
Леон, пригорюнившись, сел на бортик, ожидая, когда чудесный порошок, оказавшийся мазью, подействует. Мурена его больше не беспокоил, закрыв дверь, поэтому он подождал необходимые минуты в относительном спокойствии, даже не заметив, что волосы, остающиеся на мочалке, были уже рыжими. Только встав перед зеркалом, он вновь, второй раз за и так недолгое свое пребывание в новом теле, уставился на себя с удивлением. Короткие волосы на голове, уцелевшие в борьбе с общей растительностью, блестели темной мокрой медью. Ему, конечно, шло — морда стала выглядеть в разы аристократичнее и моложе, и теперь герцог походил на ирландца. Очень горячего ирландца.
Мурена, развалившийся на кровати, приподнялся на локтях и протянул, увидев, как он входит:
— Ка-а-ак вас, а! Вот вам и побочный эффект.
— Надолго это? — спросил Леон, растерянно приглаживая сохнущие пряди.
— Может, на час, может на день, а может и навсегда. Как у меня, — Мурена накрутил на палец волосы, дернул, и бубенец на чудной шапке звякнул. Что касается одежды, то напялено на него сегодня было всего так много, что и не разобрать: рубашка, жилет, короткое нечто, напоминающее пиджак и куртку одновременно, все пестрое, латаное, разноцветное. Под плотной тканью штанов просматривались, впрочем, крепкие бедра и икры — стало быть, на месте почти не сидел. Леон, одеваясь, — боком, как привык, чтоб не было видно несуществующих уже складок — сам искоса рассматривая разглядывающего его шута, краснел и не мог понять, как вообще сумел находиться в его присутствии голым. Осознавание, где он и кто он, наконец распустилось в сознании роскошной пышной хризантемой — он теперь в теле лощеного красавца, неизвестно на какой планете и в каком мире, и что будет дальше. Здесь нет ни развитой науки, ни медицины, зато присутствует магия, которую Леон всегда считал недоступным пока разделом физики. Либо эти люди научились использовать ее законы в своих целях, либо у них был развит мозг больше, либо присутствовал орган или что-то эдакое в строении тела, помогающее использовать магию — как тапетум у животных, позволяющий им видеть в темноте. Одеваясь, Леон напряженно думал обо всем сразу и путался в кружевных манжетах. Продолговатая штука, похожая на камею, осталась лежать на столике рядом, куда служанка изначально положила отутюженные вещи.
— Это горловая брошь, — заметил Мурена, оказываясь рядом и поднимая ее. — Ее крепят между первой и второй пуговичной петлей. — Отвел в сторону иглу, вонзая затем в накрахмаленные складки рубашки Леона. В уголках глаз черные ресницы были длиннее и отливали сизым, как вороново перо. Когда он поднял глаза, Леон заметил, как зрачки в этих глазах сужаются в щелку. — Рыжим ты мне больше нравишься.
— Ты подумал над моим предложением? — снова не зная, что отвечать на