клетчатой рубахе. Кстати, именно эта рубашка и сейчас была на нём.
— Привет, Яныч! — обрадовался парень, — ты ко мне?
— А к кому же ещё? — я обнял паренька как самого родного человека на свете. — Я тут пряники к чаю принёс, а меня ваш «Карацупа» дальше турникета не пускает.
— Тётя Маша, это же свои люди, — покачал головой «Шерлок Холмс», — это может быть, будущий Феллини. Открывай калиточку, он ко мне.
— Ко мне, ко мне, — заворчала бабуля, но турникет разблокировала. — Чтобы в 23.00 духу этого липового итальянца здесь не было.
— Си сеньора, — сказал я, галантно поклонившись, чем вызвал улыбку на лице бдительной старушки.
После чего мы с «Шерлоком» молча поднялись на третий этаж, и только тут я аккуратно решил порасспросить парня о том, кто он, когда мы с ним познакомились и прочую полезную информацию. Вроде бы этот паренёк производил впечатление человека, на которого можно положиться. По крайней мере, я так чувствовал, а интуиция на людей у меня всегда была на высоте. Тем более мне, гостю из будущего, такой друг нужен был непременно.
— Напомни мне, дружище, — остановился я в коридоре, – мы с тобой, сколько лет уже знакомы?
— Года четыре, — опешил «Шерлок Холмс». — Мы же в ГДР вместе служили, ГСВГ, группа советских войск в Германии.
— Целых четыре года, — я многозначительно поднял указательный палец вверх. — Да я почти каждый день вспоминаю, как мы солдатскую лямку тянули, как вместе баланду хлебали, как в караул заступали, как с «дедами» дрались.
— Когда это мы с «дедами-то» дрались? — усмехнулся он. — Правда, было один раз на танцах. Так тебя сразу вырубили. Да и мне нехило накостыляли.
— А это не важно, — я хлопнул армейского друга по плечу. – Главное что мы стояли вместе до конца, а это что-то да значит. Правильно? Ты сейчас на каком проекте работаешь?
— Я же уже говорил, у Розанцева в «Государственном преступнике», — пожал плечами паренёк и мы, пройдя по коридору, вошли в комнату, где уже на одной из кроватей безбожно храпел его сосед. — В ноябре должна быть премьера, так мы теперь пашем без выходных. Кстати, я ещё вчера хотел намекнуть, чтобы ты попросился, хотя бы осветителем, в нашу съёмочную группу. У нас один мужик как раз в больницу слёг с аппендицитом. А вашему Быкову всё равно нормально работать не дадут. Во-первых, сценарий — дрянь. Прав Серёга, — «Шерлок» кивнул на спящего соседа. — Во-вторых, многие режиссёры настроены против вашего Максима Перепелицы. Сам подумай, зачем им на студии лишний конкурент? В-третьих, вы сейчас кинопробы свои сделаете, а потом директор Илья Николаевич с худсоветом всё это дело обос…ёт, забракует и назначит нового «режа». А Лёню заставит опять играть разных деревенских дурачков. Понял? Иди, ставь чайник, сейчас мы всё обмозгуем, молодец что зашёл, солдатское братство — это на века.
«Шерлок Холмс» подмигнул мне и сунул в руки потёртый общагинской жизнью, чуть-чуть почерневший снизу эмалированный чайничек. А на кухне тем временем было не протолкнуться. Многие только-только пришли с работы, поэтому кто варил макароны, кто жарил картошку, кто также как и я толкался перед плитой с чайником.
— Привет, Феллини, — поздоровался со мной высокий и крепкий парень из нашей съемочной бригады, который всю смену толкал по рельсам «Долли», то есть операторскую тележку. — Ну, ты сегодня и учудил. Такого насочинял, что я еле держался, чтобы не заржать. Василич такой: «не дёргай телегу, кати плавней», а меня от смеха распирает. Ха-ха.
— Напомни, как тебя? — я протянул руку для рукопожатия.
— Андрюха, — сжал он мою ладонь своей огромной «лопатой». — Только тут по студии слухи гуляют, что Быкова хотят с проекта турнуть.
— Наслышан уже, никому не верь, прорвёмся, — буркнул я и поставил чайник на освободившуюся конфорку.
И пока я ждал на кухне, когда закипит вода, в комнате моего «армейского друга», имя которого всё ещё оставалось загадкой, произошли некоторые перемены. Проснулся некий Серёга, недовольный паренёк в пиджаке со вчерашней гулянки. Он учуял запах свежих пряников и с личной кружкой тоже уселся за стол. Кормить его не очень-то хотелось, ведь его неприятная худая брезгливая физиономия с жидкими сальными волосами настораживала и раздражала. Раздражало занудство и нескрываемое высокомерие, исходившее от него, а настораживало чувство того, что этот тип самый что ни на есть подлец и «стукачок». Однако гнать его из собственной комнаты я не имел никого права.
— По какому поводу прянички? — улыбнулся сосед моего друга. — Проставляешься за первый рабочий день? Так это вообще-то не пряниками делается.
— Слушай, Сергей, а ты часом не заместитель директора «Ленфильма»? — не выдержал я такой наглости. — Нет? Может быть, ты кадрами заведуешь, или я попал на работу по твоему личному рекомендательному письму, и теперь обязан тебе «поляну» накрыть в ресторане?
— Чё начинаешь-то? Пошутить уже нельзя, — забухтел он. — Генка, скажи ему.
— Между прочим, Яныч прав, — недобро прорычал мой друг Геннадий. — Что-то часто ты в последнее время стал «садиться на хвоста». Вчера все скидывались на «сабантуй», а ты «свои кровные зажал». И сейчас чем-то недоволен. У нас дружеский деловой разговор, а не пьянка.
— Подумаешь, — презрительно хмыкнул Серёга и, с гордо поднятой головой, вышел из комнаты.
— Сейчас десять минут по общаге пошураё…иться и вернётся. Не обращай внимания, — пробурчал крупноголовый и коренастый Генка, чем-то немного напоминающий Генку Петрова из фильмов «Кортик» и «Бронзовая птица», которые снимут только в 70-е. — Значит, делай так: завтра с самого утра напишешь заявление на имя директора киностудии Киселёва Ильи Николаевича. А потом с глазу на глаз переговоришь с Быковым. Наври чего-нибудь, у тебя это хорошо получается.
— Ценю, друг, твою заботу, — я разлил по кружкам кипяток. — Только Лёню Быкова не брошу, потому что он хороший. Эта кинокомедия будет сделана и снята обязательно и попадёт в десяток лучших картин следующего