руками Алексей Кожевников.
— Ну, допустим, — задумчиво пробормотал Леонид Быков. — Ты взамен можешь предложить что-то иное? Если нет, то и нечего говорить.
— Вот, — я вытащил ещё один листок бумаги, исписанный карандашом, и протянул его режиссёру. — Пока осветительные приборы двигали, пока вы репетировали, я кое-что на коленке набросал. И кстати, я сегодня работаю первый день.
Главный режиссер недоверчиво глянул на меня, затем взял мои бумажки, скорее из вежливости и углубился в чтение.
— Любопытно, очень любопытно, — улыбнулся он, рассматривая мои закорючки, которые я старался делать печатными буквами.
— Так, — придвинулся актёр Кожевников. — Где там мои слова? Аха, вот. Кстати, с чего вы взяли, что я — нервный, ха-ха. А что, вроде весело? С графином — это хорошо придумано, а с халатом — можно сделать классный гэг. Я ногами вот так подрыгаю, будет смешно.
— Н-да, и финал годный. Давайте репетировать, — сказал Леонид Фёдорович, шлёпнув меня по плечу. — Молодец стажёр. Хвалю.
— Только не перехвали, — пробурчал Витя Громобоев из «Неподдающихся».
* * *
— Сцена в кабинете врача-психиатра, дубль двенадцать, — произнесла вторая ассистентка режиссёра Люба Макарова и щёлкнула «хлопушкой», такой специальной дощечкой, где мелом пишется номер сцены и номер дубля, что намного упрощает последующий монтаж.
— Плавнее кати, — прошипел главный оператор Сергей Иванов на усталого техника, который целый день толкал тележку с кинокамерой по рельсам.
И нашему мэтру с кинокамерой было из-за чего злиться. Ведь мы уже третий час не могли снять ни одного нормального эпизода. А лимит плёнки, которую выдали для сегодняшней кинопробы стремительно подходил к концу. Это в эру цифровой техники не будет иметь значения, сколько гигабайт видео загрузится на жёсткий диск, но сейчас были оттепельные и аналоговые 60-е. К сожалению, актёры, при всём уважении к ним, постоянно путали мой новый текст, и в результате выходило ещё хуже, чем со старыми диалогами. Поэтому Сергей Иванов после каждого ляпа громко на весь павильон объявлял: «Феллини — сволочь, чтоб тебе пусто было!». На что главный режиссер, и он же главный герой фильма Леонид Быков говорил: «Василич, последний дубль, сейчас всё будет в ажуре». Но каждый раз получалось всё хуже и хуже. И вдруг что-то неуловимое на съёмочной площадке переменилось. Такое иногда случается, если долго и упорно мучиться.
— Вы милый не волнуйтесь, у всякого это бывает, — сказала санитарка тётя Паша, в исполнении актрисы Елизаветы Уваровой, держа в руках шприц. — Всем когда-то начинать приходится. Для этого и учились.
Врач-психиатр в исполнении актёра Алексея Кожевникова выпил стакан воды, крякнул и голосом, который дал петуха, произнёс:
— Да, мы все учились понемногу чему-нибудь и где-нибудь. Кстати, с чего вы взяли, что я — нервный, то есть нервничаю? Это обычный предстартовый мандраж. И потом, у нас практика была. Я на ней такого насмотрелся, ха-ха-ха, — врач загоготал как ненормальный и, тут же сделав серьезно лицо, добавил, — что лучше бы не смотрел.
— Ну, практика практикой, а первый больной он на всю жизнь запомнится, — тётя Паша подошла к врачу и поправила ему причёску. — Кстати, доктор у вас халатик на левую сторону.
— Это я нарочно, примета хорошая, — проворчал Кожевников и халат, который был застёгнут на все пуговицы, стал стаскивать через голову, при этом смешно дрыгая ногами.
— Спокойно, не волнуйтесь в случАе чего я тут, — крутясь вокруг доктора, и помогая ему высвободиться из «белого плена», начала приговаривать санитарка.
— А я абсолютно спокоен, у меня всё под контролем! — Выкрикнула взлохмаченная голова врача, которая, наконец, появилась наружу. — Зовите больного, я его сейчас перелечивать стану.
— Ни пуха, ни пера, — тётя Паша перекрестила взволнованного доктора и побежала в приёмную.
А тем временем врач-психиатр вернулся к столу, дрожащими руками поднёс графин ко рту и прямо из горлышка сделал пару глотков, а затем мокрой рукой ещё раз уложил волосы. И наконец, в кадр вошёл главный герой, волосы которого тоже были мокрые и торчали в разные стороны.
— Скажите, вы спокойный, уравновешенный или легко возбуждаетесь? — пролепетал врач. — Или может сразу вызвать санитаров? Тётя Паша, двух человек будет достаточно? — прошептал он санитарке, которая смотрела на двух молодых людей с огромными выпученными глазами.
— Не надо санитаров, я — спокойный, уравновешенный и легко возбуждаюсь, — сказал Леонид Быков, вытащив расчёску из кармана и причесав врача-психиатра.
— Это другой разговор, присаживайтесь, — улыбнулся врач и облегчённо вздохнул. — Курите, — предложил он, тут же сунув сигаретку в рот больного. — Хотя в больнице же нельзя, в больнице же не курят? Сам министр здравоохранения предупреждает — соблюдайте технику пожарной безопасности на рабочем месте, — на этих словах психиатр отобрал сигаретку у больного, скомкал и сунул её в карман халата. — А как у вас дело обстоит с этим делом? — доктор щёлкнул себя пальцем по горлу.
— Понимаете доктор, какое дело, — замялся больной Быков. — Нет с этим делом у меня всё хорошо, то есть всё очень плохо. В том смысле, что нормально, как у всех. У меня другое.
— У вас бывают какие-то неприятные ощущения? — психиатр вытащил из-под стола толстую книгу и начал её листать.
— Да, у меня непринятые ощущения, когда кричат и ругаются.
— Кто кричит? — врач оторвался от книги.
— Да есть тут одна, понимаете ли, — Леонид Быков помахал рукой в воздухе, — общественность. Ещё директор кричит, завхоз ругается, соседи по лестничной площадке возмущаются, милиционер на улице свистит в свисток, а в магазине кричат за то, что встал не в ту очередь. А ещё недавно в ателье с ног до головы нехорошими словами обложили по матери. Я им говорю, кто так шьёт, а они скажи спасибо, что пуговицы бесплатно идут в комплекте, шляпа. В том смысле, что шляпа — это я, — на этих словах главный герой нащупал на столе пластмассовый макет головного мозга и разобрал