Читать интересную книгу Полное собрание рассказов - Ивлин Во

— Никакого образования, дорогой, — уточнила леди Гертруда.

— Что ж, дело обстоит именно так. Безусловно, это печально, как вы, разумеется, поймете. Видите ли, мальчик — мой наследник и… что ж, это крайне неудачно. А теперь выяснилось, что мать мальчика оставила довольно-таки большую сумму на его образование. Ничего другого с этими деньгами сделать нельзя… и, по правде говоря, я совершенно забыл обо всем этом, пока на днях мне не напомнил мой адвокат. Я думаю, на счете сейчас порядка тысячи трехсот фунтов. Мы с леди Эмили и леди Гертрудой обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к заключению, что наилучший вариант — отправить его за границу с домашним учителем. Может, он изменится. Во всяком случае, мы будем уверены, что выполнили свой долг перед мальчиком.

Мне показалось странным такое отношение к моему будущему ученику, но я ничего не сказал.

— Вам, вероятно, придется купить ему кое-какую одежду. Видите ли, он нигде не бывает, и так уж вышло, одежда у него, боюсь, поизносилась.

Когда ленч закончился, они поставили на стол большую коробку сливочной помадки с мятным вкусом. Леди Эмили съела аж пять штук.

3

Что ж, Оксфорд я окончил далеко не с отличием и восторженными рекомендациями не располагал, так что не пристало мне выказывать излишнюю разборчивость, однако счел ниже своего достоинства убивать год, сопровождая высокородного психа по всей Европе, и уже практически принял решение отказаться от предложенной работы, пусть и рискуя вызвать неудовольствие моей крестной, когда появился молодой человек.

Остановившись у дверей столовой, он окинул взглядом всех присутствующих. Чувствовалось, что ему определенно не по себе, но при этом он не очень-то тушевался.

— Привет, вы закончили ленч? Могу я взять мятную помадку, тетя Эмили?

Юноша мне понравился. Роста чуть выше среднего, речь правильная, с интонациями, свойственными людям благородного происхождения, которые жили среди слуг и крестьян. Одежда, конечно, оставляла желать лучшего: ярко-синий костюм с четырьмя пуговицами на пиджаке был явно ему мал, поэтому из-под брючин виднелись шерстяные носки; белая фланелевая рубашка с жестким вечерним воротником и очень узкий галстук, завязанный морским узлом, картину не улучшали. Излишне длинные волосы он пригладил водой. Но несмотря на столь нелепый внешний вид, безумцем не выглядел.

— Войди и поздоровайся со своим новым учителем, — предложила леди Гертруда так, словно разговаривала с шестилеткой. — Протяни правую руку… да, эту.

Он неуклюже подошел ко мне, протягивая руку, потом убрал за спину и тут же выбросил вперед, при этом еще и наклонившись ко мне. Я вдруг почувствовал стыд за это не умеющее вести себя в обществе существо.

— Добрый день, — поздоровался он. — Если не ошибаюсь, они забыли послать за вами автомобиль, так? Последний домашний учитель приехал на станцию и попал сюда только в половине третьего. Потом они сказали, что я псих, и он тут же ушел. Они уже сказали вам, что я псих?

— Нет, — заверил я его, — конечно же, нет.

— Что ж, еще скажут. Но, возможно, уже сказали, просто вы не хотите мне этого говорить. Вы джентльмен, так? Мой дед любит говорить: «Он негодяй, но по крайней мере джентльмен». Насчет меня можете не волноваться. Они все говорят, что я псих.

В любом другом месте такая тирада могла вызвать неловкость, но леди Гертруда заговорила спокойно и без эмоций:

— Ты не должен так разговаривать с мистером Воэном. Подойди и возьми мятную помадку, дорогой. — И она посмотрела на меня так, будто хотела сказать: «Ну что я вам говорила?»

И совершенно внезапно я решил согласиться на эту работу.

Часом позже мы сидели в поезде. В моем кармане лежал чек герцога на сто пятьдесят фунтов, выделенных на предварительные расходы. Маленький чемоданчик с жалкими пожитками юноши легко поместился на полке над его головой.

— И как мне вас называть? — спросил он.

— Большинство моих друзей называют меня Эрнест.

— Мне тоже можно?

— Да, разумеется. А как мне называть тебя?

На его лице отразилась неуверенность.

— Дедушка и тетушки называют меня «Стайл», все остальные — «мой господин», когда они рядом, и «Бэтс», когда мы одни.

— Но разве у тебя нет имени, данного при крещении?

Ему пришлось призадуматься, прежде чем ответить.

— Да… Джордж Теодор Верней.

— Что ж, тогда я буду звать тебя Джордж.

— Правда? А скажите, вы часто бываете в Лондоне?

— Да, обычно я там живу.

— Понятно. Знаете, я никогда не был в Лондоне. Никогда не уезжал из дома… кроме как в школу.

— Так было ужасно?

— Там было… — Он произнес ругательство, какое можно услышать только от крестьянина. — Наверное, нельзя мне так говорить? Тетя Эмили говорит, что нельзя.

— Она совершенно права.

— Знаете, ей в голову иногда приходят такие странные идеи…

Оставшуюся часть поездки мы весело болтали. В тот вечер он выразил желание пойти в театр, но, помня об одежде юноши, я ранним вечером уложил его спать, а сам отправился на поиски друзей. Имея в кармане сто пятьдесят фунтов, я мог позволить себе шампанское. Не говоря уж о хорошей истории, которую намеревался рассказать.

Весь следующий день мы занимались заказами одежды. Едва я увидел вещи, которые он взял с собой, мне стало понятно, что в Лондоне нам придется провести четыре-пять дней: у него не было ничего, что можно надеть. Как только он проснулся, я отвел его во все магазины, где задолжал. Он заказывал много и с явным удовольствием. К вечеру начали прибывать первые покупки, и скоро его номер превратился в груду картона и оберточной бумаги. Мистер Филбрик, который всегда производит впечатление, будто я первый клиент, решившийся заказать у него костюм, так растрогался, видя его покупательскую искренность, что прибыл к нам в отель в сопровождении помощника, который принес целый чемодан с образцами тканей. Джордж показал врожденную тягу к клетчатому. Мистер Филбрик пообещал, что два костюма будут готовы к четвергу, а третий догонит нас в Крильоне. Я спросил, не знает ли он места, где можно приобрести сносный готовый костюм для выхода в свет. Он назвал магазин, куда его фирма продавала костюмы, от которых по каким-то причинам отказывались клиенты. Он хорошо помнил отца его светлости. Пообещал прийти завтра на примерку. Спросил, есть ли вся необходимая одежда у меня самого, потому что у него появились новые интересные ткани. Что же касается числящегося за мной должка… что ж я мог оплатить его в любое удобное для меня время (в его последнем письме однозначно указывалось, что новый заказ он возьмет лишь после полного расчета по прежним). Я заказал два костюма. Все это действо очень нравилось Джорджу.

Уже после первого утра я перестал изображать из себя учителя. Нам предстояло провести в Лондоне четыре дня до отъезда на континент, и, как и говорил Джордж, в столицу он попал впервые. Ему хотелось повидать все, и прежде всего посмотреть на людей; он легко отличал хорошее от плохого и обладал врожденной утонченностью, которая легко просматривалась сквозь налет провинциальности. Впервые попав в театр, он всему радовался и изумлялся: сцена, оркестр, зрительный зал завораживали его. Он настоял, чтобы мы заняли свои места за десять минут до начала, и он же пожелал уйти за десять минут до окончания первого действия. Он решил, что зрелище вульгарное, скучное и отвратительное, а ему хотелось еще столько увидеть. Точка зрения «можно-остаться-здесь-раз-за-все-уплочено» представлялась ему неприемлемой.

Так же он подходил и к еде — хотел перепробовать все. Если какое-то блюдо ему не нравилось, тут же заказывал что-нибудь еще. В первый наш обед он решил, что шампанское безвкусное и неприятное, после чего отказался его пить. Он не желал подстраиваться под чьи бы то ни было вкусы, но большинство действительно достойного внимания доставляло ему безмерное удовольствие. Так, в Национальной галерее после «Смерти Петра-мученика» Беллини он отказался смотреть на что-либо еще.

Он пользовался огромным успехом у всех, с кем я его знакомил. Манер у него не было никаких. Он говорил что думал, ничего не умалчивая, и с предельным интересом слушал все, что говорилось при нем. Поначалу иногда вмешивался с довольно тревожащей искренностью в разговоры, состоявшие чуть ли не целиком из штампов, к которым мы так привыкли, но почти сразу понял, какие фразы произносятся чисто механически, а потому их надобно пропускать мимо ушей. Расхожие выражения и словечки он схватывал на лету, но использовал по-своему, придавая им новые оттенки.

И все это произошло за четыре дня. За четыре месяца перемены были бы куда заметнее. Я отметил для себя, как он с каждым часом набирался опыта и приобретал новые знания.

В наш последний вечер в Лондоне я купил атлас и попытался объяснить ему, куда мы едем. Мир делился для него на три части: Европа, где закончилась война, где находится множество городов, таких как Париж и Будапешт, одинаково далеких от Англии и населенных проститутками; Восток, кишащий слонами и верблюдами, пустынями, и дервишами и покачивающими мандаринами, и Америка, которая, помимо двух континентов, включала Австралию, Новую Зеландию и большую часть Британской империи, конечно же, не «восточной», где тоже жили дикари.