Подж говорит, что у человека наступает угнетенное состояние, если он социально не востребован и не нужен другим людям. Но говорить такое — все равно что просить не выбрасываться из окна того, кто уже летит вниз: он уже «свободен». То, что Подж предлагает: стать политически активным, деятельным и тому подобное, только создаст в моем случае новые проблемы: ведь я не уверен, что избранный мною путь не лучшее, что я могу предложить обществу (если общество этого от меня требует). Как всегда, предлагаемые Поджем марксистские решения проблемы выглядят безнадежно упрощенными перед лицом реальности. Они, возможно, подходят для крестьянского общества, для простых людей — на этом историческом этапе. Но я (и он) находимся уже на другой ступени. Если социализм всех уравняет, наше место займут неимущие. Никакие политические акции не смогут разрешить дилемму экономической и художественной свободы. До какой-то степени я могу понять, почему удачливые художники часто деградируют: они перестают многого от себя требовать, потому что в этом нет больше необходимости. Они видели бездну, видели ужасное отражение в зеркале, свое подлинное «я»; альтернатива — либо вновь обрести цепи, либо погрузиться в вечную скуку.
11 сентября
Через два дня отбываем в Париж, чтобы побывать на репетициях «Коллекционера» — пьесу ставит Оссейн[31]; затем в Малагу на встречу с Уэлч[32]. Мне ужасно не хочется ехать и — что удивительно — Элиз тоже; однако надо оправдать свое нежелание пускаться в путь, а для этого надо… поехать и вернуться.
15 сентября
В Париже — на репетициях «Коллекционера», режиссер — Оссейн.
Не был здесь пятнадцать лет (только проездом), и меня очередной раз ошеломила невероятная красота этого центра цивилизации, архитектурная роскошь. На пути из Орли в Париж мы проехали мимо бистро «Кафе искусств», — и этим все сказано. Где в Англии встретишь паб с таким названием? Так могут назвать только какое-нибудь модное заведение в Челси. Величие Франции в том, что здесь даже у самых простых людей есть врожденное чувство стиля. Для нас же, англичан, как нации, такая позиция слишком эфемерна.
Мы в театре «Варьете» на репетиции Оссейна. Замечания, которые я сделал на сценической версии, он оставил без внимания. Оссейн не из тех людей, которые обращают внимание на внутреннюю непоследовательность или несоответствия. Главное — общий эффект, сам спектакль. В режиссере однако есть мощь, сила. Героиня — хорошенькое, нежное создание, совершенная европейка (как я там писал? — «такая же закрытая, как отстроченный шелком карман»), совсем непохожая на Миранду-англичанку. Они явно хотят сделать фарсовое представление, а не интеллектуальный спектакль. Я спросил, до какой степени успех постановки будет зависеть от того, насколько удастся подтвердить мнение каждого добропорядочного француза (в том числе и сторонников де Голля), что Англия — это остров, населенный маньяками, но получил в ответ только дипломатичные отговорки. Оссейн, обращаясь ко мне, называет меня Фол: «Vous ne trouvez pas, Fol?.. Maintenant, Fol, je veux vous montrer…»[33]
Едем в Малагу — два часа в раскаленном Мадриде, затем полет в Андалусию на переполненном самолете. Изнуряющая жара. И удручающая бедность — сточные канавы полны грязи, облупившиеся стены домов, измученное, обреченное, лишенное надежды население. По контрасту вспомнились чистые, свежо побеленные стены греческих домиков; искрящиеся весельем, раскрепощенные люди. Испания — побежденная страна; некоторые страны изначально побежденные — независимо от того, сколько войн они выиграли и сколько проиграли. Грецию побеждали множество раз — и все же она победительница. Здесь же недостает витальности — той, что в избытке обладают греки и евреи: упорного желания выжить и преуспеть.
20 сентября
Беседы с Пэтом Кертисом, — возможно, тайным мужем Уэлч[34], и с самой актрисой. В «Мирамар» он явился первым — стройный молодой человек в светло-синих джинсах и рубашке, зубы слегка выдаются, карие глаза, агрессивность борется в них с неуверенностью; особая манера слушать — с приоткрытым ртом.
В девушке есть нечто отпугивающее, у нее змеиная красота. Сначала гипнотизирует, но потом отступаешь. С такой не хочется жить рядом. Она четко формулирует свои мысли, но в ней нет ничего оригинального — только непреклонное стремление добиться своего, преуспеть в этой жизни. Как и у всех кинозвезд, в ней чувствуешь под наигранной сердечностью ледяное нутро. Я хочу сказать, что эта сердечность сродни ее косметике.
Мы на месте натурных съемок — снимаются сцены на яхте примерно в десяти милях от Нерьи. Бесконечное ожидание солнца, выстраивание кадра, подготовка эффектов, настройка камер, возня со звездами, режиссером… и все ради тридцати секунд экранного времени. Примерно сто пятьдесят человек, которым платят не меньше сотни долларов в неделю, тратят свое время на откровенный идиотизм… Проснувшийся во мне марксист испытывает презрение. Чувство, будто тебя вываляли в грязи.
Гай Грин, будущий режиссер «Волхва», прилетает на пару дней. Пятидесятилетний мужчина с круглыми глазами, в прошлом оператор[35]. Чувствуется, что по-настоящему он не знает ни искусства, ни жизни, но зато понаторел в технике, хороший мастеровой. Очевидно, собирается во многих вещах поддерживать меня, а не голливудскую стратегию Джона Кона. Самое главное, он серьезный человек, а значит — имеет определенные убеждения, которым не станет изменять.
27 сентября
Возвращаемся в Англию на самолете, набитом англичанами, отдыхавшими в Торремолиносе. Какое чуждое и отталкивающее зрелище! Мы летели первым классом, и нашими соседями были отвратительные представители английского высшего сословия. Прожорливые и бесчувственные. Как было радостно вновь оказаться дома, в Дорсетшире, бродить по Дорчестеру, потом поехать на ферму, увидеть фруктовые деревья, овощи, древнее море. Пока нас не было, здесь жили Ронни и Бетса.
30 сентября
Вдоль берега моря — в направлении Стэнтон Сент-Габриел. Серебристо-персиковый день, угасающий и томный. Собирали ракушки. Такого прелестного дня в Испании быть не может. Не хочу больше путешествовать.
20 октября
После замечательного лета вновь неурядицы с Элиз. Она впадает в некое оцепенение, как попавшее в западню животное, — сельское уединение, открытое пространство ее гнетут. На этот раз вспышка ее гнева поразила меня. Я часто предлагаю ей куда-нибудь уехать, и в этот раз искренне этого хотел. При ней я не могу работать, испытывать радость. Серьезное ко всему отношение говорит об отсутствии чувства юмора. Октябрь здесь чудесный, но она не хочет этого замечать. Еще меня расстраивает ее скупость, нежелание тратить деньги — все это связано с ее страхом перед свободой. Для нее рутинное существование подобно убежищу, а та вольная жизнь, какую мы сейчас ведем, заставляет ее съежиться, «застыть» в надежде избежать такой участи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});