Совещание по сценарию[41] в Лондоне. Джад не смог приехать. Джон К. и Гай Грин здесь. Последний меня несколько беспокоит — может, я просто еще не понял, как себя с ним держать. С Д. К. я уже освоился. У него врожденная мелкобуржуазная ненависть к претенциозности, которой предостаточно в «Волхве». Мне представляется также любопытным то, что инстинктивная ненависть, черпаемая Г. Г. из прошлого — ведь он не из среднего класса — и из самого его пути, начавшегося снизу, из операторов, — все это сейчас распространено и считается модным среди английских интеллектуалов. Иногда он кажется poujadist[42], в другое время интеллектуалом. Ему хочется, чтобы фильм воспринимался как видение Николаса: ведь «никто не поверит, что может существовать такой человек, как Кончис». К ужасу Д. К. (Et tu, Brute[43]) я не возражал. Конечно, я не сказал Г. Г., что у меня совсем другие мотивы: кино слишком реалистическое искусство, и то, что возможно в романе, не будет убедительным в фильме.
Возвращение в Лайм. Какая приятная перемена обстановки — чистый воздух, покой, тишина. Мне кажется, жители Лондона утратили всякую связь с природной стороной существования. Города сужают внутренний мир жителей, навязывают им укоренившиеся условности, увлечения, интересы, способы достижения преимущественного положения. Уверен: сейчас лучше быть подальше от Лондона — в отличие от других эпох, шестнадцатого века, к примеру, когда все было наоборот. Город сыграл важную роль в развитии цивилизации, теперь же, возможно, столь же важным будет возврат к природе.
1967
4 января
С Майком Кейном мы познакомились как раз перед Рождеством. Обед в «Террацца». Чрезвычайно неприятный молодой человек, он настолько ощущает себя звездой, что его показное внимание к писателям и принятым в кинематографе художественным критериям кажется от этого еще более оскорбительным. Я только надеюсь, что нынешняя слава не исказила полностью его внутреннюю сущность (по его мнению и мнению Джона Кона, он сейчас номер один среди мужчин-актеров — правда, большинство называет его номером два после Шона Коннери) и под маской дешевой иронии таится что-то стоящее. Впрочем, он хорош, когда острит с бесстрастным лицом, и все такое. Но этого мало.
Два дня назад сюда на вечер заявился Тери Стэмп — он снимается в фильме по Т. Гарди в Дорчестре[44]. Он по-прежнему загадочен, как принц Гамлет, нелепого высокомерия у него не меньше, чем у его дружка Кейна, но держится он намного свободнее и естественнее. Его очарование в создаваемой им атмосфере естественной радости — невольно приходит на ум раскованность восемнадцатого века.
15 января
Обед с Твигги — жертвой последнего идиотизма в мире моды. Однако ее нельзя не любить. Это сама невинность. Разве станешь винить пташку в том, что она клюет цветочную завязь?
Она рассказывает, как герцог Бедфорд возил ее в своем «роллс-ройсе» по Парижу. Увидев флаги на Елисейских Полях она обратилась к нему:
— Послушай, а у тебя есть флаг?
— Конечно, что-то развевается над домом.
Мать придает ей дополнительный шарм — настоящая кокни — миссис Малапроп[45]. «Пар-Матч» она называет «Гарри-Патч», а всем известный Видал Сассун — у нее Виктор Бабун.
Я написал статью, где сравнивал ее с Дюбарри[46]. Любопытные совпадения в датах — спустя два века.
25 января
«Любовница французского лейтенанта». Начал писать сегодня. В голове нет четкого сюжета — только настроение и чувство определенного стиля. Возникло все из зрительного образа — женщина стоит на краю мола Кобб и загадочно смотрит в сторону моря.
11 февраля
Вновь сложности со сценарием. Теперь мы в разных лагерях: в одном мы с Гаем Г., в другом — Джон и Джад. Спорим о финале. Мы хотим, чтоб он был спокойным и эмоциональным, они — «ярким» и мелодраматичным. Уже два дня спорим, ссоримся и теряем терпение. Гай говорит мало. Джад, напротив, с необычной горячностью отстаивает свое мнение. Мы с Джоном тут середнячки — но с разных позиций. Так ничего хорошего в искусстве не добьешься. Фильм обречен уже на этом этапе — что же тогда будет на следующих?!
22 февраля
Окаменелая губка — всего в дюйм — в камне. Я ее выковырял. Думаю, ей девяносто миллионов лет; впрочем, даже от легкого прикосновения миниатюрные рыжевато-коричневые выпуклости начинают крошиться. Такие хрупкие — и в то же время такие древние.
16 мая
В Лондоне. Пробы девушек на роль Лили. Я за Джин Шримптон, хоть она и не умеет играть. У киномира есть один изъян: никто здесь не способен мысленно что-то представить. Киношники не видят будущие сцены, как вижу я (или любой другой писатель). Они читают строчки, описание событий — я же вижу, как они происходят. Идеи все чаще являются мне в виде зрительных образов, аналогичных фотографии или последовательному ряду кинокадров. На этом этапе создания фильма мое мнение меньше ценится, чем мнение режиссера и продюсеров, а как было бы приятно сознавать, что именно автор — наставник профессиональных создателей образов. Полный абсурд, но они до сих пор даже на четверть не видят в сценарии того, что вижу я. Мною все больше овладевает острое искушение попробовать ставить фильм самому. Сценарий я смог написать, и уж точно смогу снять фильм не хуже тех двух режиссеров, которых видел за работой (Уайлера и Грина); а необходимые технические познания не так уж и сложны. Если б в кино можно было бы иметь ту независимость, какая есть у романиста, искушение было бы огромным.
В последнее время мы несколько раз виделись с Шримптон[47]. Истинная причина, по которой она не может играть Лили, — ее неискушенность. Она меньше, чем кто-либо, умудрена в житейских делах, у нее умственное развитие радостного, уравновешенного четырнадцатилетнего ребенка. Восхитительная девушка. Равнодушный взгляд, с которым она смотрит на тебя с журнальных обложек, не имеет к ней никакого отношения. Она не встретилась с нами в воскресенье, потому что увидела на отцовской ферме гнездо зяблика и «просто не могла» не повезти туда Тери и не показать ему это чудо… Такая естественность очаровательна. Ей бы подошла роль нежного, великодушного создания в эдвардианской пьесе. И все же мне хотелось видеть ее в нашем фильме — из-за лица особенно; после проб — она играла лучше, чем я предполагал, но не настолько, чтобы произвести впечатление на остальных, — я наблюдал их с Элиз за ленчем в ее маленьком домике на площади Монпелье. Довольно застенчивая в общении, слегка напоминающая жирафенка, в робких и неуклюжих движениях есть даже нечто агрессивное, словно она скорее умрет, чем станет демонстрировать себя или просто двигаться более грациозно. Но это замечательное демократическое намерение «проваливается» из-за ее необыкновенного лица; ее угловатость сродни молчанию Гарбо — лишь усиливает очарование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});