Читать интересную книгу Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Мать-настоятельница глубоко вздохнула.

— А здесь у нас все спокойно. Начинается зима, и мы реже будем получать новости. Живя в мирной стране, тяжело представить жестокую реальность сражений. Мы с сестрами часто молимся за наших солдат. Но скажите, отче, эта мадам Гарро, о которой вы упомянули, согласится ли она взять на воспитание такого маленького ребенка, да еще бесплатно? Где она живет?

Виду кюре был удивленный. Стало очевидно, что все мысли монахини занимает крошка-подкидыш.

— Мадам Гарро живет рядом с фабрикой, в одном из первых домов, построенных на площади. Летом вы лучше узнаете поселок. У супругов Гарро замечательный огород. Еще у них две коровы, и они продают молоко в универсальном магазине.

— Мы подумаем об этом после окончания карантина, — сказала мать-настоятельница. — А пока, отче, не могли бы вы попросить у местных женщин собрать игрушки, которые не нужны их детям? Малышке нечем играть. Кстати, хотите взглянуть на нее?

— Охотно! — воскликнул кюре.

Сестра Аполлония сделала знак сестре-хозяйке. Та ненадолго вышла и вернулась с разрумянившейся сестрой Марией Магдалиной, которая несла на руках девочку.

Какое-то время священник молча рассматривал малышку.

— Какая симпатичная девчушка, — проговорил он наконец. — Слава тебе, Господи, это была не оспа!

Кюре Бордеро встал и ласково потрепал девочку по щечке. Та спрятала лицо на плече у сестры Марии Магдалины, которая тотчас же поцеловала ее в лобик.

— Что ж, мне пора. Можете быть покойны, у добрых жителей Валь-Жальбера найдется чем позабавить вашу подопечную.

Настоятельница проводила гостя до дверей. Сняв с вешалки тяжелую накидку из сукна, кюре многозначительно посмотрел на сестру Аполлонию.

— Матушка, я не ошибусь, если скажу, что сестра Мария Магдалина слишком впечатлительна? Мне показалось, что ее переполняет не слишком уместная радость, когда она держит на руках этого ребенка. Я понимаю, что в своем служении вы часто сталкиваетесь с несчастными и обездоленными, не исключая детей-сирот. Их нужно жалеть, о них нужно заботиться, но… спокойнее, без избытка чувств.

— Вы совершенно правы, отче, — согласилась настоятельница. — Я постараюсь обуздать юношескую пылкость нашей сестры Марии Магдалины.

Кюре нахлобучил на лысую голову шапку и закутался в накидку. Стоило ему приоткрыть створку двери, как резкий ледяной ветер ворвался в дом. Монахиня невольно сделала шаг назад, в тепло, и, кивнув в знак прощания, с облегчением закрыла за священником дверь.

Слова отца Бордеро не пришлись ей по душе. Сверху донеслись удивленные возгласы и звонкий смех. На лестнице появилась сестра Викторианна.

— Матушка, скорее поднимайтесь! Мари-Эрмин сделала два шага! Мы с сестрой Марией Магдалиной держали ее за ручки. Малышка даже топнула ножкой!

— Спокойствие, сестра Викторианна! — приказала настоятельница. — Это никакое не чудо. Нужно создать хотя бы видимость дисциплины! Монастырь — не место для криков и смеха.

Сестра Аполлония не торопясь поднялась по лестнице. Сестра-хозяйка исчезла, но из кухни доносился шепот.

«Угодна ли Господу строгость, к которой меня призывает святой отец? — спросила себя сестра Аполлония. — Благопристойность — да, но разве это хорошо — лишать сестер моментов радости?»

Войдя в комнату, она увидела Мари-Эрмин, стоящую на своих ножках. Малышка держалась за стул и улыбалась ей, показывая свои крохотные зубки.

«Спаситель, сколько в ней невинности! — подумала она. — “Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие!”[16]"

Слова из Евангелия сами собой пришли на ум. Увидев сконфуженные лица окруживших девочку сестер, настоятельница вздохнула.

— Когда к нам приходит отец Бордеро, прошу вас, будьте сдержаннее, сестра Мария Магдалина. Это и вас касается, сестра Викторианна.

Пожилая монахиня удалилась з свою комнату, чтобы помолиться. Головная боль молотом стучала в виски.

«Эта боль — предвестник метели!» — подумала она.

Элизабет Маруа стояла у окна в кухне. Ее муж, зажав трубку в уголке рта, покачивался в кресле-качалке. У Жозефа были свои привычки. Когда ему выпадало работать в ночь, он любил часть дня провести в приятном безделье, предварительно плотно позавтракав. А потом с полудня и до семи вечера он спал.

Молодая женщина следила глазами за темным силуэтом идущего по улице человека. Нахмурив брови, она прижалась носом к стеклу.

— Сдается мне, что это кюре, Жозеф, — тихо сказала она. — И идет он от школы. Да, это он. И направляется к нашему дому.

Жозеф выпустил длинную струю дыма. Прыжком вскочил на ноги и направился к двери, на ходу подхватив меховую куртку.

— Останься, Бетти! — мягко приказал он жене.

Жозеф вышел. Элизабет прислушалась. Муж и кюре разговаривали прямо на пороге, под козырьком.

— Здравствуйте, отче! Сегодня Господь послал нам первую настоящую метель, — объявил Жозеф.

— Ну, бояться-то нам нечего, — добродушно ответствовал священник. — Мало ли мы их пережили! Друг мой, я пришел к вам с просьбой. Не осталось ли в вашем доме ненужных игрушек для маленькой девочки, которую приютили у себя сестры?

Рабочий задумался. Потом покачал головой.

— Святой отец, к сожалению, у нашего Симона одна-единственная игрушка — лошадка, которую я своими руками вырезал из кленового полена. Вы меня поймете, если я скажу, что не хотел бы отдавать ее в чужие руки.

Элизабет поджала губы. Она вспомнила о разноцветном шарике, внутри которого перекатывался бубенчик. Сын давно потерял интерес к этой игрушке.

«Жозефу не хватает милосердия, — сказала она себе. — Этой малышке тоже хочется играть!»

Она поплотнее закуталась в шаль и открыла окошко. Холод моментально наполнил комнату.

— Жозеф, ты забыл о красно-зеленой погремушке! — крикнула она. — Симон с ней давно не играет. Она в детской. Я могу сходить и принести!

— Бетти, вспомни, эта погремушка давно сломалась, — вздохнул муж. — Закрой окно, не выстуживай дом.

Кюре легко читал в сердцах своих прихожан. Жозеф Маруа был честным тружеником, но при этом человеком прижимистым и неохотно делился тем, что заработал или сделал своими руками. Он откладывал часть зарплаты, надеясь со временем выкупить дом, в котором сейчас жил с семьей. Молодая супруга слушалась его во всем — она любила мужа, да и разница в возрасте у них была порядочная. Элизабет почти всегда соглашалась с решениями мужа, но ее женская душа не была чужда щедрости и милосердия.

— Добрый поступок вам зачтется, Жозеф, — сказал отец Бордеро. — Я починю эту погремушку. Господь уберег нас от оспы.

Теперь я с уверенностью могу сказать, что у ребенка была корь, Зимние месяцы тянутся долго, вы не хуже меня это знаете. Мари-Эрмин будет скучно без игрушек.

Элизабет впервые услышала имя девочки. После переезда в Валь-Жальбер она редко выходила из дома — таково было желание ее супруга — и очень страдала от этого вынужденного одиночества.

"Наверняка все жительницы поселка давно знали, как ее зовут… Мари-Эрмин — какое красивое имя! — подумала она с легкой завистью. — А если я рожу девочку, как ее назвать?»

Жозеф стукнул в раму окошка, которое она минуту назад закрыла на крючок.

— Бетти, сходи за погремушкой. Если месье кюре сможет ее починить, я охотно ее отдам, — сказал он, наградив супругу тяжелым взглядом.

Элизабет побежала наверх, подозревая, что ссоры после ухода кюре не миновать. И оказалась права. Жозеф не сдержал своего раздражения:

— Зачем ты сказала кюре про эту погремушку? — сердито спросил он. — Когда у нас родится второй ребенок, я новой покупать не буду, так и знай!

Элизабет порывисто обняла супруга.

— Это счастье с нами уже случилось, Жозеф, — пробормотала она, краснея. — Я беременна. Мне хотелось убедиться, поэтому я не сказала тебе раньше. Ребенок родится в начале июля.

Он отстранился, сжимая ладонями ее плечи. Выражение лица переменилось. Гнев уступил место гордости.

— Ты ждешь малыша? Моя Бетти, какая радость! Вот посмотришь, это будет мальчик. У нас будет два парня, и в четырнадцать лет они пойдут работать на фабрику. Имея три зарплаты, мы купим и дом, и даже автомобиль!

Жозеф так светился от радости, что молодая женщина решила промолчать. Он поцеловал жену в губы, чему она сильно удивилась. Муж редко при свете дня демонстрировал ей свою любовь. Как многие соотечественники, Жозеф считал патриархальный уклад в семье единственно правильным и испытывал чувство вины за даримые супружеской жизнью удовольствия, поэтому избегал «телячьих нежностей». Элизабет поняла, что он очень взволнован.

— Мое счастье, что ты у меня есть! — заявил Жозеф. — Но в присутствии кюре тебе следовало помолчать. Бетти, дорогая, лучше б этот шарик остался нашему второму сыну.