Читать интересную книгу Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

Мать-настоятельница поймала себя на мысли, что несправедлива к основателям фабрики. Если уж они решились построить такую чудесную школу, значит, так нужно, и ей остается лишь искренне благодарить их за этот благородный жест. Когда она впервые увидела классные комнаты и обстановку, кухню с новенькой печью и практичную общую спальню, ее сердце забилось от радости. Раздвижные перегородки разделили спальню на несколько комнатушек (по числу монахинь), в каждой из которых были кровать и ночной столик.

Она ощутила прикосновение к своей руке чего-то теплого. Мари-Эрмин проснулась. Малышка переменила позу, и теперь ее миниатюрные пальчики касались монахини, словно привлекая ее внимание. Мать-настоятельница снова заглянула в сапфирово-синие глаза девочки. Однако через мгновение тело ребенка вытянулось, сотрясаемое жестокими конвульсиями. Глаза закатились, так что видны были только белки.

— Боже милосердный! Она задыхается! — воскликнула настоятельница в отчаянии.

На крик сестры Аполлонии прибежали сестра-хозяйка и сестра Люсия. Обе были в ночных рубашках, коротко стриженные волосы едва прикрывали затылок.

— Это судороги! Она задыхается! — повторяла в испуге настоятельница. — Мы ее теряем! Боже, смилуйся над этим маленьким ангелом!

В течение нескольких бесконечных минут судороги не отпускали. Монахини, ощущая свою беспомощность, молились вслух и не спускали глаз с крошечного тельца. Приступ закончился также внезапно, как и начался. Секунда — и Мари-Эрмин неподвижно лежала на кровати.

В этот момент в комнату вошла сестра Мария Магдалина. Перекрестившись, она разрыдалась.

— На все воля Божья! — глухо проговорила настоятельница. — Господь дает, Господь берет. Сколько раз я повторяла эти слова несчастным родителям, чей ребенок умирал у них на руках! Как жестоки эти слова!

Для сестры Люсии это оказалось слишком. Она громко заплакала, отвернувшись, чтобы не видеть безжизненного тельца.

И только сестра-хозяйка нашла в себе силы подойти к ребенку. Из полуоткрытого ротика текла слюна. Одна из ручек шевельнулась.

— Она жива! Слава тебе, Господи! Матушка, она дышит!

Сестры по очереди обнимали ребенка, на чьем личике появилось удивленное выражение. Оказавшись на руках у настоятельницы, Мари-Эрмин сунула в рот большой палец и стала его жадно сосать.

— Наверное, она голодна, — предположила сестра Люсия. — Размоченный в молоке хлеб будет в самый раз. Думаю, теперь ей лучше.

— Дай-то Бог! — отозвалась мать-настоятельница.

Четыре женщины с нежностью смотрели, как девочка ест. Насытившись, она стала сонно жмуриться.

— Вот увидите, завтра утром нашей Мари-Эрмин станет намного лучше, — авторитетно заявила сестра Люсия. — Отец Бордеро был прав — это корь.

— Но карантин не отменяется! — отрезала настоятельница.

— Как, должно быть, страдают ее родители, думая, что девочка обречена на смерть, — задумчиво проговорила сестра-хозяйка. — Почему они не отвезли ее к доктору в Роберваль?

— Только Господу это известно, — с неподдельной грустью отозвалась сестра Мария Магдалина.

Монахини разошлись по своим спальням. Их мысли витали вокруг Мари-Эрмин. Все четыре напряженно прислушивались, стараясь уловить малейший шорох в комнате настоятельницы. И только сестра-хозяйка вспомнила о мехах, защитивших малышку от зимнего холода. «Ее отец траппер, как и мой собственный отец. Или он украл шкурки, чтобы отдать их нам. Нужно будет продать их в универсальном магазине. Деньги монастырю не помешают».

Сестра Викторианна вытирала слезы. Оставшись сиротой в подростковом возрасте, свою жизнь она посвятила вере. «И все-таки это, наверное, так приятно — дать жизнь ребенку и заботиться о нем…»

Лежа на спине и скрестив руки на животе, сестра Люсия придумывала способ оставить малышку в монастыре. Несколько лет она работала в приюте в Шикутими и навидалась деток, у которых не осталось никого из родных. Она живо представляла, как будет заботиться о Мари-Эрмин, которая годилась ей во внучки… «Пройдет четыре года, и девочка пойдет в младший класс. Ее кроватку можно поставить рядом с моей. Родители доверили ее нам, и было бы жестоко отдать ее в чужие руки. Что, если будущим летом родители за ней вернутся? Что мы им скажем?»

Решить судьбу девочки могла только мать-настоятельница, но сестра Люсия пообещала себе поговорить с ней.

Что до сестры Марии Магдалины, то она сидела в кровати, подложив под спину подушку, и разглядывала свое лицо в зеркало. Отсвет ночника падал на очаровательное юное лицо. «Свои прекрасные волосы я принесла в жертву вместе со своими мечтами о счастье. Но зачем жить без него?»

Молодая монахиня пригладила свои короткие пепельно-русые прямые волосы.

«Никогда больше мужчина не увидит меня без покрова, никогда не поцелует меня в губы. Единственное, что у меня есть, — это любовь Спасителя нашего Иисуса. Но как приятно было прижимать к себе ребенка! Как это сладко!»

Она беззвучно заплакала, стыдясь своей слабости. Ее жених Эжен умер от плеврита в 1912 году. Он часто являлся ей во сне — являлся таким, каким был при жизни. Худощавый, с кудрявыми черными волосами… Болезнь забрала его в считанные дни, когда у них были такие планы на будущее! Чтобы не предавать любовь, девушка решила принять постриг. Работа учительницы в Валь-Жальбере удовлетворяла ее потаенную тягу к материнству. Сердце сестры Марии Магдалины было переполнено нежностью, требовавшей выхода. И она вопреки всему надеялась, что Мари-Эрмин оставят на воспитание в монастырской школе.

Опасаясь нового приступа, мать-настоятельница решила не ложиться спать. Она не спускала глаз с девочки, ловила каждый вздох. Она выпила крепкий кофе и теперь была готова дожидаться рассвета. При виде курчавой детской головки на подушке-валике сердце монахини переполнялось нежностью. Сестра Аполлония в свои шестьдесят два года редко поддавалась унынию. В своей прежней жизни, да и во времена монашества, ей довелось испытать нужду, горе и жестокое отношение. Она поймала себя на том, что просит Господа не отнимать у нее эту крошку, которая так мужественно борется с болезнью.

— Господи, даруй мне счастье воспитывать ее, смотреть, как она ходит, как смеется… Владыка небесный, я не знала, что за несколько часов можно полюбить ребенка так. как матери любят своих чад. Предаю себя в руки Твои! Да пребудет воля Твоя как на земле, так и на небе…

* * *

Заря занималась в сиреневом, опасно чистом небе. Создавалось впечатление, будто все живое застыло на этом холоде. Жослин свистом подозвал собак. Животные вскочили со своего снежного ложа, отряхиваясь и подпрыгивая, чтобы согреться.

— Похоже, сегодня с утра минус тридцать! — сердито проговорил мужчина, деля между собаками замороженную рыбу.

Топориком он постучал по полозьям саней, за ночь примерзшим к снегу.

— Сегодня в дорогу, ребята! Придется поднатужиться! Понял меня, дружище Бали?

Жослин обращался к вожаку упряжки, самому верному и послушному псу — крупному, с серой шерстью и волчьими глазами. Из хижины до него донесся голос:

— Там кто-то есть, Жослин? С кем ты говоришь?

— Я разговаривал с Бали, — ответил он. — Больше здесь никого нет.

Временами ему казалось, что Лора в глубине души хочет, чтобы эта их поездка наконец закончилась.

— Ты бы вздохнула с облегчением, если бы меня упрятали в тюрьму, а тебя отправили в больницу! — проворчал он, проверяя упряжь.

Он не ожидал ответной реплики, потому что жена не могла его слышать. Правду, которая разбивает сердце, люди часто говорят шепотом…

Уже через мгновение Жослин вошел в хижину под бревенчатой крышей. В очаге оставалось несколько раскаленных углей, он торопливо их погасил. Потом собрал вещи, удостоверившись, что в комнате не осталось ничего, что могло бы выдать их недавнее присутствие.

Тело у Лоры было красным, температура не спадала. Он попробовал пальцами ее лоб, потом рука его скользнула к основанию шеи.

— Пора ехать, любимая. У тебя хватит сил идти?

— Мне ни на что не хватает сил, Жослин. Я хочу одного — вернуть мою маленькую девочку, мою крошку. Я так по ней скучаю! Нужно было забрать ее с собой! Даже зная, что она умрет! Тогда она умерла бы у меня на груди, в объятиях своей матери!

— Ты и вправду этого хочешь? Видеть, как она умирает? Одумайся, Лора! Мы дали ей шанс выжить! Это наш родительский долг. Мы не можем заставлять ее голодать и страдать от холода! Я тоже по ней скучаю. Если бы ты только знала, как я по ней скучаю… Но моя совесть чиста. Давай я тебя перенесу.