когда они входили в ворота, и на небе вспыхнули первые звезды.
Похоже, арбалетчики с башни заметили их на склоне еще в сумерках и сразу доложили начальству, потому что встречать их вышел сам командир. Вообще-то, насколько Григорий помнил, убийство врагов на расстоянии из арбалетов не одобрялось старыми рыцарскими обычаями и святой церковью. Это оружие много раз запрещали. Но, поскольку сарацины всегда полагались больше на действенность стрел и катапульт, чем на своих бронированных витязей, то не было ничего особенно удивительного в том, что и христиане Святой Земли, наплевав на все церковные запреты, научились действовать точно также.
Тобиас сразу же доложил о том, что достаточно выставить караулы только на дороге и у козьей тропы, а других путей в замок обнаружить не удалось.
— Грегор и Тобиан, вы опоздали, не явились до темноты, как было приказано. И наказание ожидает вас, — обрадовал их Рене Дюрфор, выслушав донесение. И добавил:
— Да еще и раненого ребенка какого-то притащили. Разве вы не знаете устав? Мы должны помогать несчастным и сиротам, но держать их в расположении братьев не разрешается, тем более, девочек. К тому же, ночью.
— Но, эта девочка из благородного рода, мессир Дюрфор, — вступился Тобиас.
— Откуда ты знаешь? — не поверил Рене.
— Взгляните сами, на ее одежде вышит герб, а платье сделано из шелка.
Григорий поставил молчаливую девочку, сильно пахнущую мочой, перед командиром, и тот приказал пройти в отдельно стоящий шатер, спрятанный за входной башней, которого еще не было, когда они отправлялись в разведку. Внутри этой палатки имелось какое-то подобие стола, сделанное из большого камня, оставшегося после обрушения стен врагами. А рядом стоял маленький раскладной стул, похожий на рыбацкий из будущего. Только этот был сделан из двух деревянных рамок, скрепленных между собой куском парусины, который при разведении рамок в стороны образовывал походное сидение. Посередине камня-стола горела свечка, при ее свете командир разглядел вышивку на платье ребенка и произнес:
— Да, это герб одного из немецких баронских домов. Только я не помню, кому точно он принадлежит.
И тут же Рене спросил девочку:
— Ты из какого рода, детка?
Но, та по-прежнему упорно молчала.
— Вероятно, она немая от рождения, или же онемела от перенесенного горя. Такое бывает. А еще она просто может не знать наш язык, — проговорил командир.
— Мы нашли в долине не только ее, а и мертвого тевтонского посла. Его там распяли. При нем обнаружили вот это, — доложил Тобиас и протянул Дюрфору найденный документ.
— Что ж, это говорит только о том, что немцы снова плетут какие-то опасные интриги в Святой земле. Общаются с нашими врагами за спиной всех остальных христиан, никого не ставя в известность о своих целях. Значит, намерения у них не слишком добрые. Наверняка, немцы хотят уладить собственные дела за счет других, как уже бывало, например, когда они выторговали Иерусалим. На этот раз они чем-то сильно разозлили Бейбарса, раз их посла так жестоко и демонстративно убили, — сказал командир. Немного подумав и еще раз внимательно взглянув на ребенка, он вынес решение:
— Девочка будет спать здесь. Я приказал расставить палатку для себя и капеллана, но, раз так вышло, то разместим сюда на ночлег сиротку. Вы двое в наказание остаетесь без вечерней трапезы и будете сами ее всю ночь охранять по очереди, раз приволокли в наш лагерь. Сейчас я позову капеллана, он накормит бедняжку и осмотрит рану на ее лице. А вы пока определитесь, кто первый заступит на пост возле этой палатки. Пока будете стоять, читайте молитвы.
Они с Тоби сразу решили, что первым охранять палатку будет Грегор. Друг пошел отдыхать, а Григорий остался и стоял возле маленького шатра, глядя в темноту ночи, разбавляемую бледным светом половинки луны, которая уже показалась на небе. Есть, конечно, очень хотелось, тем более, что над лагерем до сих пор витал аромат свежеиспеченного хлеба и мясного жаркого. Но Родимцев, как человек военный, прекрасно понимал, что командир действует правильно, укрепляя дисциплину этим наказанием. В общем-то совсем не суровым. И, если бы не усталость после нелегкого дня, то стоять в карауле ночью в этом климате было даже предпочтительнее, чем в светлое время, потому что наконец-то удушливая жара ушла, и наступила долгожданная, пусть и относительная, прохлада. А еще Григорий испытывал большое облегчение от того, что его голова перестала болеть.
Сержант принес глиняную миску с едой, накрытую парой круглых арабских лепешек и кружку с чем-то вроде компота. И кушанье поставили перед девочкой. Но, она просто сидела на камне и не торопилась есть. Вскоре к палатке подошел капеллан. Следом за ним сержант тащил постельные принадлежности, да и у самого капеллана была сумка с какими-то вещами. Когда полог палатки осторожно приподняли, девочка по-прежнему сидела на камне и смотрела на горящую свечу правым глазом. К пище она не притронулась. На приветствие, которое капеллан произнес на немецком и повторил на греческом, итальянском и на арабском, она никак не отреагировала, не меняя позы, продолжая сидеть и смотреть на свечу. Она выглядела настолько отрешенной, что казалось, что душа ее летает где-то далеко. Капеллан только вздохнул и, первым делом, внимательно осмотрел рану на лице ребенка. Потом сказал:
— Мне нужно почистить края раны, чтобы зашить. Грегор, поможешь мне. Крепко держи девочку, потому что придется сделать ей больно. Но, это ради ее же блага. И принесите мне сюда таз с водой и черпак.
Последние слова предназначались сержанту, который тут же побежал выполнять поручение. А капеллан достал из своей сумки настоящие медицинские инструменты, пусть и довольно примитивные, и, подстелив белую тряпицу, аккуратно разложил их на камне, заменяющем стол.
Глава 5
Девочке было больно, но она терпела. Сильные руки того рыцаря, который пришел за ней, чтобы забрать из вонючей дыры, где она пряталась, крепко держали ее. Но она понимала, что ее лечат. То ли от новой боли, то ли от молитв, которые читал на латыни пожилой врач, делая свое дело, ее сознание начинало проясняться. А когда старик закончил сшивать края раны на лице и положил свою ладонь ей на голову, что-то изменилось. От ладони старика исходило необычное тепло, которое действовало животворяще. Вскоре сознание полностью вернулось к ней, а боль отступила. И она вспомнила все те ужасные события, которые произошли, начиная с прошлогодней осени. Все произошедшее вновь возникло в памяти. И она зарыдала.
Воспоминания нахлынули на девочку. Она вспомнила, что зовут ее Адельгейда фон Баренбергер и снова отчетливо видела, как полтора десятка монахов, одетых в широкие плащи с капюшонами, неспешно