Читать интересную книгу Прости - Олег Юрьевич Рой

не собьешься. Как говаривала знакомая девочка с филфака: корову с мягким знаком написать – да я столько не выпью!

Не нужно думать ни о чем – ни об аппликатуре, ни об акцентах, все настолько выучено, прожито, пережито (да и пьеса-то, как ни крути, несложная), что именно задумаешься – собьешься. Как сороконожка с ее «какая нога следующая». Автоматизм – вовсе не помеха вдохновению. Когда можно уже не думать, а лишь чувствовать, лишь плыть и лететь по этим волнам. Музыка возникает словно бы сама собой. Смычок летает – и словно повинуясь его взмахам, с высоких перекрытий, кружась, падает «снег» (совсем как настоящий). И легкие белые их платья (Карина придумала), расшитые серебром и совсем чуть-чуть жемчугом, тоже летят, взвиваются (не так высоко, как на знаменитом фото Мэрилин Монро, у них-то платья в пол, но так даже красивее), словно кружатся две девушки вместе со снегом. Это владелец салона (как же его зовут-то? договаривается всегда Карина, а у Олеси череда заказчиков сливается в одну сплошную массу) предложил поставить сбоку от скрипачек тепловую пушку, все-таки в заставленном сверкающими машинами гигантском «ангаре» было не то чтобы холодно, но и не жарко, а платья тонюсенькие. Получилось не только практично, но и красиво. Для открытия «предрождественской» распродажи – самое то. И нужды нет, что до Рождества еще далековато. Бизнес – дело такое, кто первый встал, того и тапки, вот владелец и подсуетился. Очень красиво получилось: спящие покуда железные «звери» (стоимостью в годовой бюджет какого-нибудь Люксембурга), сияющие разноцветным лаком, вьющийся над ними снег – и две тоненькие девушки: беленькая и темненькая, но прически одинаковые, и диадемы над нежными высокими лбами – тоже.

Последние взмахи смычков…

Короткий наклон головы – царственный и строгий. Никаких «сценических» поклонов. Они – феи, слетевшие в это чудесное место, какие там поклоны, что вы! И раз владелец сумел договориться с этими небесными созданиями – значит, он крут, значит, покупать здесь машину – это круто, модно и так далее. Невербальная агитация. Каринка очень здорово все эти штуки понимает. Не только заказчиков находить умеет. Записная книжка уже распухла от номеров (телефонная память – дело хорошее, а если вдруг с аппаратом что-то случится? то-то же, предусмотрительность – наше все). Олеся вот совсем не предусмотрительная. Карина не сердится, даже смеется: кому-то практичность, кому-то – музыкальный гений, в одной голове они не уживутся. Она и в самом деле называет Олесю гением. Преувеличивает, да и ее замашки на посоперничать когда-нибудь с Ванессой Мэй вряд ли оправдаются. Но приятно. Даже, может, приятнее, чем шуршащие конвертики после выступлений.

– Не пугайтесь.

Она и не испугалась вовсе! А вздрогнула просто от неожиданности – в этом коридорчике, почти под дверью импровизированной гримерки (комната отдыха возле кабинета владельца салона) никого быть не должно. И тут вдруг откуда ни возьмись – эдакая фигура на пути. И охрана как-то пропустила ведь?

Фигура, впрочем, очень даже ничего. Высокий, сухощавый, узкое лицо с резкими скулами, глаза под немного нависшими бровями кажутся совсем темными, на чеканном подбородке неожиданная ямочка. Не модельный красавчик, но в чем-то даже лучше. Порода. Эдакий граф де Пейрак – только без уродующего шрама. Или этот, как его, мистер Рочестер. И запястья аристократически узкие – на левом видны какие-то немыслимые часы. Карина учила разбираться в статусных шмотках, но Олеся даже названий толком запомнить не умела, не то что отличать «Патек» от «Омеги» – или как их там? Вот голос оценить – это она могла. Глубокий баритон с таким количеством обертонов, что даже негромкий, почти на уровне шепота, он пробирал до мурашек.

– Не пугайтесь, – повторил незнакомец. – Вы прекрасны. Впервые в жизни встречаю живое воплощение пушкинского «гений чистой красоты».

В другой момент Олеся, быть может, возразила бы, что Анна Керн была скорее шатенкой, нежели блондинкой, – но сейчас? Когда голос заставляет слабеть, а взгляд ласкает, поднимает, повелевает… Ох.

– Я Герман, – так же негромко и так же проникновенно представился незнакомец (ах, вот откуда пушкинские мотивы!), подчеркнув имя отточенным кивком и взяв ее за руку.

Холодная, наверное, подумала вдруг Олеся, всегда после выступлений пальцы как лед. Губы, на мгновение коснувшиеся ее запястья, обожгли, показавшись огненными. Пушкин, говорите? Они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень… Сглотнув, она сумела-таки вымолвить:

– Олеся.

– Я знаю, – Герман улыбнулся. – Стас – мой друг. Он говорил, что рождественскую распродажу в его салоне будут открывать две прекрасные скрипачки, но я и подумать не мог – насколько. Стас всегда преувеличивает безбожно, сами понимаете: не обманешь – не продашь.

Олеся засмеялась, вспомнив детский мультик:

– Зачем я, буренка, тебя продаю? Сам наговорил, сам поверил?

– Вы еще и умны. И пальцы у вас удивительно красивые. Сразу видно, что вы творите музыку.

Комплимент, если подумать, был так себе. Во-первых, длинные пальцы – чистая генетика. У самого Германа тоже такие, и что, значит, он музыкант непременно? Во-вторых, у скрипачей кончики пальцев левой руки как бы расплющенные и довольно жесткие – мозоли, что вы хотите при многолетней, ежедневной многочасовой борьбе со струнами. Но ведь красота – в глазах смотрящего, правда? И сказать Герман хотел приятное, а не наоборот.

– Музыка не в пальцах, она в голове и, наверное, в сердце, – Олеся чувствовала, что выразилась чересчур пафосно, но точные формулировки никогда-то ей не давались. Ее дело – чистые звуки.

– Вы правы, а я поторопился.

Герман вновь улыбнулся, и Олеся вдруг почувствовала себя необыкновенно красивой – гораздо красивее, чем в «ангаре» под искусственным снегом и искусственным ветром, – и удивительно легкой. Такой, какой бывала, лишь когда летела на волнах очередной мелодии.

– Леська, ты… – выглянувшая из «гримерки» Карина осеклась.

Герман повернулся к ней, продолжая улыбаться:

– А вы, как я понимаю, Карина? Стас говорил.

– Карина, – подтвердила та, глядя все еще настороженно, но уже с ноткой почти восхищения. Она-то небось и часы, и костюм, и стрижку (явно не из микрорайонской парикмахерской) уже «срисовала».

– Могу я попросить вас разделить со мной скромный холостяцкий ужин?

– Меня? Холостяцкий? – глаза Карины сузились, голос заледенел.

– Вас обеих, разумеется. Холостяцкий – потому что только холостяки ужинают в ресторане. Увы, – он сокрушенно развел руками.

Неизвестно, собиралась ли Карина бросить в ответ что-нибудь едкое насчет «кто девушку ужинает». В любом случае – не успела.

– Герман! – Хозяин салона лучился такой улыбкой, что ее хватило бы на освещение того самого «ангара» с автомобилями. Впрочем, от приятеля он тут же отвернулся: – Кариночка! Я вас не обидел?