– Мадам фон Леве, – начал он, – мы хотим сказать вам, что мы, ну, что мы разделяем вашу радость из-за возвращения вашего мужа. Он может вами гордиться, без сомнения…
– Именно так, – вставил другой, поспешно кивнув, – именно так.
– И мы просто хотели, чтобы вы знали все это. Мы уберем последний урожай в два раза быстрее!
Молчаливый ткнул его в спину, и он поклонился, затем они оба потянули себя за чубы и, тяжело ступая, удалились.
Франц стоял в изголовье кровати, всклокоченный после проявленных усилий. Он поклонился.
– Думаю, полковник фон Леве довольно долго проспит, мадам, – тихо сказал он и отправился разводить огонь.
Катарина встала в ногах кровати и принялась изучать распростертого перед ней человека. Его широкая грудь ровно вздымалась и опускалась от спокойного дыхания, характерного для глубокого сна. Золотые волосы разметались по белому льняному покрывалу, и он выглядел бы вполне мирно, если бы не воспалившаяся рана от задевшей его пули, которая поцарапала гладкую, загорелую кожу его лба, и полусжатые пальцы, словно бы готовые в любой момент сжать рукоятку шпаги.
Она улыбнулась при виде его больших ног в белых носках. Его отец часто, смеясь, рассказывал, как подрастающий Александр постоянно давал работу местному сапожнику. Дорогой ее сердцу старик вытирал глаза, вспоминая, как его младший сын по месяцу ковылял в слишком тесных сапогах до тех пор, пока обещание подарить ему новую лошадь не заставляло его признать, что ему нужна пара новой обуви.
– Упрямый уже тогда был, – говорил он ей. – Ну ни за что не уступит, самый упрямый из всех фон Леве. Вильгельм и Виктор пошли в меня, а Александр в свою мать. – Он смотрел на нее своими ясными серыми глазами, только в них проявлялось его единственное сходство с сыном. – И я так рад, что он пошел в нее, Кэт. Мир стал бы намного лучше, если бы в нем было побольше таких людей, как моя Мария.
– Я не слишком в этом уверена, герр фон Леве, – прошептала она в тишине спальни.
– Мадам? – откликнулся Франц и поднял глаза от камина, перед которым стоял на коленях.
– Когда закончишь, мне понадобится горячая вода, – сказала она, – и, пожалуйста, пусть кто-нибудь поищет в его седельных сумках сменную одежду.
Когда Франц оставил ее наедине со спящим полковником, Катарина сбросила с плеч плащ и укрыла им неподвижное тело, затем отошла и села на сундук у окна, положив подбородок на колени. Я хочу, чтобы ты исчез. Я хочу, чтобы ты исчез, безмолвно заклинала она человека лежащего на постели.
Франц вернулся почти через час, он принес с собой таз, в котором стоял фаянсовый кувшин, наполненный горячей водой, на руке его висели мужская сорочка и бриджи. Она сидела на своем месте у окна и не двигалась. Франц опустил таз на камин, затем спросил, хочет ли она, чтобы он позаботился о полковнике.
«Да! – мысленно воскликнула она. – Боже, да, пожалуйста, да. Не заставляй меня прикасаться к нему. Не заставляй меня приближаться к нему».
– Спасибо, Франц. Позже ты, возможно, позаботишься, чтобы побрить его. Но ты и так слишком много работал, а остальные необходимы на поле, – сказала она, словно со стороны изумляясь своей выдержке. – Здесь, в глуши, ему вряд ли потребуются услуги камердинера. Не беспокойся. Я… я позабочусь о нем.
– Мы сделаем так, что вы будете нами гордиться, мадам. Вот увидите. Вы были к нам так добры, дали нам приют, когда наши дома у нас отняли.
– Я горжусь тобой, Франц. Всеми вами. Сможете ли вы когда-нибудь меня простить за то, что обманула вас? Я хочу сама о нем позаботиться потому, что он мой муж, а я его жена, а не потому, что считаю, будто ты не справишься с этой работой.
– Извините, мадам. Хотя вы редко говорили о нем в моем присутствии, мне следовало догадаться, как трудно вам было без него, – сказал Франц, бросив взгляд на портрет. Он бережно положил принесенную одежду на постель и помедлил в дверях. – Пусть будет так, как вы желаете, мадам фон Леве, – с поклоном сказал он. Запор тихо щелкнул, когда он закрывал за собой дверь.
Как я желаю…
Александр чуть пошевелился во сне, и она в тревоге вскинула голову, но он уже снова лежал неподвижно.
«Удобный случай для мошенничества», – сказал он о ее обмане. Но она и без него знала себе истинную цену. Мошенничеством было все – окружающие считали ее сильной женщиной, бойцом… Но она-то понимала, что на деле была трусихой, и сейчас ей хотелось схватить Изабо и бежать прочь.
В ее мозгу, словно в пустой, но часто посещаемой комнате, раздавалось мужское похрюкивание, эти специфические животные звуки, которые издает особь мужского пола, достигнув сексуального удовлетворения.
– Нет, – задыхаясь, произнесла Катарина, закрывая руками уши. Нет, больше никогда. Никогда больше не хотела бы она прикасаться к мужской плоти, вязкой и мягкой, как перестоявшееся тесто. И никогда больше не хотела она отвратительного завершения всего этого… хотя когда-то страстно желала любви.
Она отогнала преследовавших ее гоблинов и опустила ноги на пол. С полковником не было опасности «завершения всего этого». Единственное, что ей придется сделать – промыть раны и заново перевязать их.
Она подняла крышку сундука и достала самую ветхую из трех своих поношенных нижних юбок. То была жалкая вещь, старая, залатанная, но она послужит как перевязочный материал.
Несколько минут спустя она стояла рядом с кроватью. У нее были основательная кипа аккуратно оторванных полосок, таз, наполненный горячей водой, острый нож, который она всегда держала под матрацем, – но совершенно отсутствовало мужество.
Воспоминания, как она обнаружила, могут быть мощными, словно тяжелые орудия, даже те, которые она, казалось, подавила и выбросила из головы. Закрыв глаза, она представила себя сидящей у камина с отцом Александра, рассеянный взгляд пожилого человека обращен к огню, а она читает ему последнее письмо от его сына-воина.
– Я делаю это… делаю это потому, что твои письма приносили старику счастье, – обратилась она к спящему полковнику и принялась дрожащими пальцами промывать его рану на лбу.
По крайней мере, тело его не напоминает тесто, подумала она. Это немного облегчает ее задачу. И он не похож на человека, который провел большую часть жизни в винном погребе. Это тоже облегчает дело.
Она промыла и забинтовала его рану на голове как можно бережнее, чтобы не разбудить спящего. Когда она приподняла туловище, плащ, прикрывавший его, упал, и расстегнутая сорочка обнажила скульптурные, словно высеченные, мускулы, подчеркнутые игрой света и теней. Она снова укрыла его и, разглаживая шерстяную материю, невольно почувствовала очертания его мощной груди. А это уже не помогало ей.