Обработка раны на ноге заняла больше времени, чем она предполагала, так как надо было аккуратно отделить повязку от брюк, затем размочить и снять запятнанную кровью ткань. Она узнала в ней обрывки дорогой, почти новой нижней юбки. Катарина бросила их в огонь.
Рана оказалась сабельным порезом, не слишком глубоким. Она немного зажила, видимо, он получил ее три-четыре дня назад. Катарина догадалась, что высокие голенища сапог несколько ослабили силу удара, и поэтому порез не достиг кости.
Она с трудом подняла его ногу, чтобы пропустить под нее полоску материи. Конечно, сабля могла бы перерезать его стальные мускулы. Скорее всего, враг пришел в отчаяние и ударил куда попало, подумала она, завязывая последний узел на повязке.
Пальцы ее замерли. Враг. Враг. Она в ужасе посмотрела на крепко спящего в ее постели человека. Последнее сражение в этой войне произошло в августе. А сейчас начало ноября. Но его рана недавняя. Что она наделала, позволив ему прийти сюда? И каких врагов, следующих за ним, привела в свой дом… к Изабо?
За окном ночь, но в спальне Катарины был разведен ярко пылающий огонь. Александр, совершенно обнаженный, лежал распростершись на спине. Его прикрывал только шерстяной плащ, наброшенный на бедра. Он закинул руки за голову и рассматривал свой поистрепавшийся портрет без рамы, который заказал десять лет назад для отца. «Самоуверенный молодой ублюдок, вот кто ты, – подумал он, обращаясь к своему юношескому изображению. – Хвастливый, напыщенный, с упоением победы на лице». Тогда он еще не знал, что в войне победы не бывает. Есть только тот, кто погиб, и тот, кто выжил.
Он проснулся несколько часов назад и принялся рассматривать скромную комнату. Он сразу же понял, чья эта комната, хотя предполагал, что она займет самые большие апартаменты. Его озадачило то, что в комнату втиснули две кровати – на одной лежал он, а другая, без полога, стояла в углу у хорошо прогреваемой камином стены.
И еще его удивило почти полное отсутствие женских безделушек. Большинство женщин нарочно выставляют напоказ трофеи, полученные от своих возлюбленных, – маленькие резные шкатулки из редких пород дерева, наполненные еще более редкими косметическими средствами и экзотическими духами, или отрезы шелка из Китая.
В комнате же Катарины он обнаружил только деревянную щетку, настолько отполированную, что подушечки его пальцев не ощущали ни малейшей шероховатости, костяной гребень с искусной резьбой, простой флакон с розовой водой. Он глубоко вдохнул ее запах, и его снова поразило, как и при первом взгляде на особняк Леве, что, несмотря на все шрамы, причиненные ему огнем и войной, дом все же жив и даже постепенно восстанавливается.
Он поставил флакон на место и вернулся в постель. Его тоже искалечила война, а теперь она закончена, но ему не следует ждать обновления.
Он задержал взгляд на портрете. Александр помнил, как его писали во временной мастерской художника в Праге, возведенной рядом с развалинами настоящей. Ну и ослом же он был. Осел, который думал, что слово «грех» употребляют только дураки, который считал, что может танцевать на огне и не обжечься, называл дьявола своим другом и надеялся, что находится в безопасности от уловок нечистой силы.
И в итоге именно он оказался в дураках. Его взгляд скользнул к огню. А теперь? Стал ли он умнее? Подумать только, с какой легкостью он позволил синеглазой черноволосой красавице сделать его соучастником своей интриги. У Катарины фон Леве не было необходимости в мелких безделушках, ей принадлежал больший трофей – он сам.
Он произнес грубое ругательство, адресованное себе. «Был ослом, ослом и остался», – мысленно проворчал он, снова переводя взгляд на портрет. Но по крайней мере теперь он знает, что ждет его впереди. Больше не будет никаких сюрпризов.
Щелчок щеколды предупредил его, что кто-то входит в комнату, но он не отвел глаз от своего юношеского образа. После нескольких мгновений тишины Александр услышал шелест юбок и ощутил нежный аромат роз. Его бывшая подопечная и нынешняя поддельная жена решила посетить его.
Катарина резко оборвала глубокий вздох при виде почти обнаженного полковника. Без сомнения, он намеревался шокировать ее, и именно поэтому она не доставит ему такого удовольствия.
Она опустила глаза на корзинку с необходимыми каждому мужчине принадлежностями: щетка с серебряным верхом, черепаховая гребенка, ремень, бритва, затем снова посмотрела на мужчину, освещенного огнем камина. В нем явно ощущалось больше мужественности, чем она ожидала. Она поставила корзинку на ближайший столик, затем подошла и встала у столбика в ногах кровати. Ее взгляд был устремлен не на мужчину, лежавшего перед ней, а на портрет над камином.
– Как мои спутники? – спросил он, и тембр его голоса оказался намного богаче теперь, когда он проспал почти двое суток.
– Оба спят. У лейтенанта Печа, по его словам, голова болит так, что кажется, будто в ней раздается канонада. Но, несмотря на невыносимую боль, он ухитряется учить молодого человека верховой езде.
Она услышала, как он усмехнулся:
– Юстус ни за что не хочет расстаться со своими лошадьми. Должен, однако, тебя предостеречь – все лошади принадлежат ему.
Голос его прозвучал приветливо, но она не принимала его дружелюбия.
– Лихорадка у майора Трагена несколько уменьшилась, кажется, ему намного лучше теперь, когда его рану промыли и лечат.
– Так же как и мне. Спасибо.
Катарина кивнула, но к нему не повернулась. Она продолжала смотреть на портрет, вспоминая о том, какой вред принес ей этот человек, и пыталась почерпнуть из этих воспоминаний силу для решимости и гнева. С тех пор как она нашла портрет, свернутый и спрятанный за отошедшую панель, и повесила его на стену, он всегда оказывал на нее такое воздействие.
– Разочарована? – спросил он.
– Чем?
– Своим «мужем», мадам. Боюсь, он уже не тот, каким был прежде. Война меняет человека.
Катарина повернулась к нему. И он неожиданно предстал перед нею в новом свете, она с жадностью рассматривала распростертого в ее постели человека. Цвет его свободно рассыпавшихся волос напоминал солнце летом на заре, тело, мускулистое и загорелое, покрытое шрамами, казалось, светилось при отблесках камина.
Но в нем не было легкомыслия человека с портрета, не было и намека на веселье в темных, как уголь, глазах.
– Все мы уже не те, – сказала она человеку, небрежно похитившему ее деньги и безвозвратно изменившему ее жизнь. – Война меняет всех.
Он перекатился на бок, чтобы посмотреть ей в лицо, и оперся на локоть. Одеяло соскользнуло, но не полностью.