Читать интересную книгу Мальчик из Ленинграда - Нина Раковская

Вот куда ночью меня милиционер привёл, в детприёмник! Я постоял немного, погрелся на солнышке и зашагал по улице. Решил идти прямо к дяде, на улицу Янги-Хайят.

«Нич пуль»

Когда я дошёл до угла, мне пришлось остановиться: навстречу из переулка показался верблюд. Рыжий, косматый и, видно, злой — в наморднике, — верблюд шагал по мостовой.

Раньше я видел верблюдов в зоопарке. Этот был лучше. Он был высокий и очень гордый. Он презрительно смотрел на меня сверху вниз и важно шагал вперёд. По бокам у него висели большие корзины с белой ватой. Между горбами сидела старая, морщинистая женщина. На голове у неё была тюбетейка, за спиной — две косы, длинные, чёрные. Женщина была одета в полосатое летнее платье. Она мерно покачивалась — откидывалась то назад, то вперёд, будто кланялась пустой улице.

За первым верблюдом шёл второй. Тоже большой, тоже с женщиной на горбу и с корзинами. За вторым шагал третий.

Один за другим верблюды всё шли и шли. Я глядел на их гордые морды, на корзины с ватой. «А ведь это хлопок! — догадался я. — Куда везут его? Наверное, на фабрику — пряжу делать, материи ткать!»

Я стоял на углу, считал верблюдов с корзинами. Со мной поравнялись три узбека в халатах. Я пошёл за ними следом. На улице теплынь такая, а халаты у них стёганые, ватные, как шубы, только с открытой грудью. Мне попалась навстречу маленькая узбечка с коромыслом на плечах. На концах коромысла, на верёвках, как гроздья, висели глиняные горшки. Я заглянул в них. В горшках что-то белело. Я пригляделся. Наверное, кислое молоко — простокваша. Странно, молоко носят, как воду, на коромыслах!

Меня перегнал узбекский мальчик, тоже в халатике, тоже с коромыслом.

Но у него на коромысле висели на верёвках цветные миски, похожие на полоскательницы. Это пиалы — здешние тарелки. По дороге у нас в теплушке многие таких накупили.

Мальчик шёл быстрыми шажками. Молоко в пиалах качалось, но не расплёскивалось. Я так засмотрелся, что чуть не споткнулся. На тротуаре стоял большой эмалированный таз с пузатыми треугольными пирожками. Перед тазом сидел на корточках старый узбек. Лицо старика и шея были совсем коричневые. На коричневом лице сверкали, как у негра, белки глаз.

Я опять посмотрел на таз с пирожками, и мне очень захотелось есть. Я поискал в кармане деньги, которые ещё в Горьком дал мне на прощание лётчик. Не беречь же мне их — я сейчас буду дома! Я отдал старику деньги, а он протянул мне три поджаристых пирожка.

— Где тут Янги-Хайят, не знаете? — спросил я.

Старик пробормотал что-то по-узбекски. Я ничего не понял. Откусил половину пирожка и пошёл дальше. Начинка была из одного лука с перцем, и во рту у меня стало так жарко, будто я хлебнул кипятка. У меня даже слёзы покатились по щекам. Но пирожки были пахучие, очень вкусные. Сухая корочка похрустывала. Я ел пирожки, глядел по сторонам и думал:

«Увижу милиционера, спрошу, в какую сторону к дяде идти».

И увидал перед собой большую площадь. На площади под зелёными навесами стояли длинные столы, сараи с красивыми резными колоннами. Вокруг них столпилось много народу.

Это был базар. По узким кривым переулкам вроде коридоров, между глиняными заборами на базарную площадь шли люди с корзинами, ехали верхом на ослах… Я знал, что не надо мне на базар идти, давно пора мне к дяде Жене, но день был яркий, тёплый. Кругом пестрота такая… Я решил только взглянуть, чем в Узбекистане торгуют.

Когда я протиснулся к прилавкам, у меня в глазах зарябило. Чего только не лежало на столах: всякая незнакомая зелень, овощи, большие мешки с курагой.

Курага была оранжевая, как апельсиновые шкурки. Над ухом у меня кричали по-узбекски, по-русски. Всё время повторяли два слова: «нич пуль». Что такое «нич-пуль»?

— Нич пуль! — кричал старик в поддёвке, конечно, тоже эвакуированный.

Ом взял из мешка одну курагу, пососал её и опять крикнул:

— Нич пуль? Шалтай болтай йок!

Я рассмеялся. Шалтай болтай — очень смешное слово. А «нич пуль» — это, наверное, «сколько стоит». Рядом на столе лежал мешок с мелким синим изюмом. Подальше — мешок с грецкими орехами. Тут были и большие коровьи головы с мохнатыми ушами. В мешках лежали розовые мячики — гранаты. Вот сколько тут вкусного выращивают и во все города шлют! Пушистыми горами лежали петрушка, укроп и незнакомые шершавые листья.

Две девочки-узбечки стояли рядом со мной. У них были одинаковые оранжевые длинные платья. На широких платьях, будто змеи, расползлись чёрные разводы. Платья у них раздувались, как паруса. А волосы были заплетены в мелкие тугие косички. Косичек было так много, что они, как платок, покрывали всю спину.

Одна девочка потихоньку стащила с прилавка шершавый лист. Пожевала его, выплюнула на ладонь и стала натирать жёваным листом брови. Брови у неё стали тёмно-зелёные. Я засмеялся. Девочки взглянули на меня и побежали в ту сторону, где протекал арык.

На площади около арыка стояли ослики с пёстрыми коврами на спинах вместо сёдел.

Девочки побежали к арыку, и я пошёл за ними.

Около арыка сидел кто-то на корточках, прикрывшись с головой серым балахоном. Это мужчина или женщина? Я сразу не понял. Вижу — рукава серого балахона пустые. Лицо закрыто волосяной сеткой.

Девочки нагнулись к волосяной сетке и заговорили, показывая на меня. Из-под сетки высунулась рука в серебряных кольцах. Рука откинула сетку. Я увидал лицо старухи. Тогда я вспомнил и догадался: это паранджа. Прежде, говорят, все женщины тут паранджу носили. А теперь мне первая встретилась. Брови у старухи были накрашены, верно, тоже листьями, в тёмно-зелёный цвет. Она нахмурила брови, погрозила пальцем и сердито крикнула мне:

— Коч! Коч!

Прогоняла меня. Мне очень хотелось ей сказать, что она несознательная и, наверное, потому и сердитая. Но потом решил ничего не говорить, перепрыгнул через арык и пошёл назад.

Теперь я шёл мимо горок с овощами. Тут же на земле стояли весы, около них на корточках сидели узбеки: они любят сидеть так. И, хотя я уже торопился, я невольно загляделся на овощи. Они были огромные и другого цвета, не такого, как наши. Вижу — белая горка лука.

«Нечаянно он в этом году такой белый уродился?» — подумал я. Рядом покупали репу. Неужели это репа? Вся репа была красная и лиловая. И крупная, как маленькие арбузики.

Я любил сырую репу. Интересно, какая она тут на вкус?

Я заметил под ногами маленькую репку. Нагнулся, хотел поднять её, но в это время кто-то выхватил её у меня из-под самых рук. Смотрю — передо мной… картавый!

Он стоял в моей тёплой ленинградской куртке, в моей клетчатой кепке и глядел на меня равнодушно.

Я оторопел. Страшная злоба вскипела во мне. Сейчас сквитаемся. Я сжал кулаки и двинулся на него.

— Не узнаёшь? — сквозь зубы выговорил я.

Но картавый изо всех сил толкнул меня в грудь. Я упал. Да, он был сильнее, и, главное, проворнее меня. Я ещё лежал на земле, а картавый стремглав мчался прочь.

Военный

Лёжа на земле, я кричал:

— Держите! Держите!

Картавый бежал не оглядываясь. У арыка он столкнулся с невысоким военным в очках. Одна рука у военного была на перевязи.

— Держите! — крикнул я отчаянно.

Военный протянул здоровую руку, чтобы задержать картавого. Но тот увернулся и опрометью помчался дальше. Военный что-то крикнул ему вслед, но мальчишка уже скрылся в переулке.

Не успел я подняться, как военный подошёл ко мне. Он был не очень молодой, невысокий и какой-то мешковатый.

И шёл он странно, чуть прихрамывая. Гимнастёрка, сапоги и даже очки казались ему не впору, велики. Но лицо у него было такое спокойное и глядел он на меня с таким сочувствием, что сразу понравился мне.

— В чём дело? — спросил он спокойно. — Подрался?

Волнуясь, я стал рассказывать, что ни с кем не дрался. Я эвакуированный. Сегодня ночью приехал, а этот мальчишка картавый меня в парк завёл, обобрал. Куртку и кепку отнял. Я показал грязный ватник, который картавый бросил мне.

Военный внимательно глядел на меня, слушал и наконец перебил:

— Ладно, ладно. Успокойся. Ночевать в парке больше не будешь. Ты откуда прибыл?

— Из Ленинграда!

Военный слушал меня так участливо, что мне захотелось всё рассказать.

— Больше месяца из Ленинграда ехал… — начал я.

— Один ехал?

— Один! В дороге от школьного эшелона отбился.

Ещё под Ленинградом. Потом в Поволжье попал. И сюда…

— Вот и хорошо! — улыбнулся военный. — Приключения свои ты мне потом расскажешь. А сейчас пошли.

— Куда? — удивился я.

— Ко мне. В детдом. На улицу Навои. Целы справки, бумаги твои?

— Справки-то есть, — сказал я, смутившись, — только я к вам не пойду.

— Это почему?

— Так ведь я к дяде приехал. В Коканде мой дядя живёт. Инженер Семёнов. Может, знаете?