Читать интересную книгу Гномики в табачном дыму - Тамаз Годердзишвили

Его нельзя забыть.

Можно лишь возненавидеть страх, люто возненавидеть страх, внезапно сковавший тебя и подавивший все человеческое. Но эта же самая ненависть обернется в конце концов ненавистью и отвращением к самому себе. Обратится в кошмар и будет терзать до конца дней, отравляя любую радость.

Неужели и я способен совершить что-нибудь такое, за что навсегда возненавижу себя?! Наверное, нет. Разумеется, нет! Глупо даже думать об этом.

О чем же тогда думать?

О том, о чем редко думаю: о любви.

Когда я говорю, что до боли люблю Грузию, я не лгу. И так же любят Россию Ларин, Юра, Светлана, Петров. Но они любят и Грузию, а я — Россию, и в нашей любви не должно быть разницы. Вот эта любовь — главное на свете! Нужно любить весь мир, надо любить свою землю, друг друга. Лучше любви к людям люди ничего не смогут придумать. И ничего лучше не смогут они сделать друг для друга…

* * *

Я вспомнил все дни, оставившие неизгладимый след на белом песке моей души.

Я вспомнил все минувшие дни, но отобрал самые памятные. Воспоминания эти навевают и печаль, и радость, потому что, пережив все это, я стал и суровым и добрым, и слабым и сильным, несправедливым и справедливым.

Ненавижу серые, бесцветные дни. И люблю рассвет, ожидание живительного луча, чтобы, распахнув себя, вместить солнечный день жизни. Хотя и не ведаю, какую несет он мне радость и какую печаль.

Я живу на этом свете, и живут со мной и во мне музыка, радость, разочарование, тоска, любовь и счастье. Живут в моей душе Важа и Гига, Эника и… Нана, Ирина и русоволосая девушка, Директор, Генерал, Маэстро, и сладкоголосая Зейтун-ханум, и еще те женщины, что плясали на белом песке белого острова, славя солнце и жизнь. И кто скажет, сколько еще людей поселится в моей душе, сколько следов появится на белом песке белого острова…

1967

КАК ПОЙМАННАЯ ПТИЦА

Встречал меня на вокзале дядя Миша, водитель институтского грузовика. Обнялись, расцеловались.

— Наконец-то! Давненько не было тебя в Москве! Как доехал, Гурам? Как вы там, в вашей Сибири? — спрашивал он, радуясь мне словно родному.

— Хорошо, дядя Миша! Вы тут как?

— Нам-то что, мы в столице живем.

Встречать он приехал, собственно, не меня, а мой груз. И пока подводили кран, чтобы перенести контейнер с платформы на нашу трехтонку, я прошел в зал ожидания.

Люблю я вокзалы за их многолюдье и суету. Люблю наблюдать за приезжими, особенно теми, кто впервые в столице, — их сразу заметишь по растерянному, смущенному виду. Толпятся у бюро справок, хотя объявления на стенах и световые табло дают, кажется, любую необходимую справку. Но какой приезжий станет на них полагаться! Ему надо самому спросить, своими ушами услышать.

Людно, шумно, оживленно…

А там, на далекой моей родине, на станции было совсем иначе. Вдоль платформы — дубы-исполины, ни тебе справочного бюро, ни толчеи, ни машин, один-единственный автобус отвозил людей в горные деревни; успеешь на него — хорошо, а нет — шагай до дому пешком. Правда, красотища кругом такая — не заметишь, как отмахаешь пятнадцать километров. Впрочем, и там могло все перемениться, целых двенадцать лет не был в родных местах.

Я выбрался на вокзальную площадь. Дядя Миша подкатил свой так и сверкающий чистотой грузовик прямо ко мне.

Дорога предстоит долгая, часа полтора через всю Москву.

Еду по серым просторным улицам, гляжу на торопливых прохожих, на мелькающие мимо машины, знакомые и незнакомые дома и постепенно включаюсь в стремительный ритм города, снова чувствую себя его родным сыном.

— Не соскучился по Москве? — Дядя Миша понимает мое состояние.

— Спрашиваешь! Еще как!

— Заждались тебя ребята. — И помолчав: — Сначала в гостиницу заедешь или прямо к нам?

— Успею в гостиницу, сначала к ребятам.

Нас останавливает постовой, проверяет документы и дает «зеленую улицу».

Вот и знакомые ворота. Предъявляю вахтеру пропуск, он скрывается в будке, и, пока нажимает на кнопку, я восклицаю:

— Сезам, откройся!

И ворота раскрываются.

Я богаче самого Али-Бабы, но не ведают об этом ни охрана, ни дядя Миша. Содержимое контейнера, то, что я ввез сейчас в наш НИИ, для них всего лишь земля, просто земля, и ничего больше.

К машине подлетает симпатичный молодой мужчина в белом халате, распахивает дверцу и, не дав мне опомниться, подхватывает на руки. Это кандидат технических наук Игорь Озеров. Что разыграется дальше, известно. Он становится посредине тесного двора — сомкнутый восьмиэтажными зданиями двор похож на глубокий сухой колодец — и, сунув в рот два пальца, свистит что есть силы. Наверху мгновенно распахиваются три окна — и высовываются три светловолосые головы.

— Гурам прибыл! — орет Игорь.

Еще минута — и я окружен тремя блондинами в белых халатах.

— Осторожно, измараю! — остерегаю друзей, но им хоть бы что — не слушают, не слышат, качают меня, кидают и кидают в воздух.

Натешившись, Игорь обращает взор на контейнер и уточняет:

— Две тонны?

— Как повелели. Хватит?

— Для заводского эксперимента и тонны хватит. Что нового в тайге? Порядок?

— Порядок.

— Как Александров с Пельменевым? Держатся?

— Как львы!

— И жены?

— И жены не жалуются.

— Прямо сейчас явишься к директору?

— В таком виде? Неловко, вымоюсь, приму человеческий вид. К нему — утром, а сегодня вечером…

И все пятеро дружно по слогам возглашаем:

— Вечером ровно в семь встречаемся в «Волге»!

Как бы между прочим интересуюсь:

— Завкассой взаимопомощи здорова? Хорошо себя чувствует?

— На здоровье не жалуется, о прибытии вашего величества осведомлена, можете заглянуть к ней. — Игорь понимающе улыбнулся. — Иди к ней, а мне к директору надо, послезавтра начинаем эксперимент.

— Послезавтра выходной, — напомнил один из блондинов, отлично зная, что ему возразят.

— Потому и хочу зайти к нему.

— Все! Приехал Гурам — прощай отдых! Целый месяц будем без выходных, — в тон первому замечает второй блондин.

— Ну нет, на месяц не рассчитывайте. Ответ нам нужен раньше, я спешу.

— Тогда возвращайся и ждите радиограмму! — недовольно советует третий блондин.

— Не могу, ребята, честно. Александров на десять дней командировал.

— Все ясно, чего тут спорить, — заключает Игорь, принимая умный, деловой вид.

Расстаемся до вечера.

В вагоне метро люди неприметно отодвигаются от меня — чистота моей телогрейки явно сомнительна.

Скорее бы добраться до гостиницы, нырнуть в ванну побриться, надеть свежую сорочку.

Странное дело: в тайге я только и мечтаю о белоснежной сорочке и костюме, а попав в город и достигнув желаемого, не дождусь, когда снова облачусь в телогрейку.

Пять месяцев не был я в городе.

Это сказать легко — пять месяцев.

А попробуй посетовать на свою профессию, сразу оборвут — самая достойная мужчины профессия, самая что ни на есть мужская!

Не спорю, быть геологом действительно хорошо, но не стоит представлять занятие геологией в ореоле романтики.

Я вот пять месяцев по-человечески не мылся, пять месяцев не ел того, что хочется. Пять месяцев оторван был от дорогих мне людей…

В институтской гостинице мое появление вызовет радостную сумятицу — любят тут меня, своего давнего постояльца. Ну а раз любят, насолит мне судьба-злодейка, она начеку… Что меня ждет, сам себе боюсь признаться. Страшно… Страшно? Нет, это просто сорвалось. Ничуть не страшно. Когда один, и то не опускаю рук, а уж среди друзей…

Увидите, как радостно встретят меня в гостинице; в ней останавливаются только исследователи и изыскатели, имеющие отношение к комплексной теме «наш элемент».

— Ваш пропуск?

Ага, новый вахтер.

— Сейчас, дорогой… — Я щупаю карманы. — Вы, верно, недавно здесь…

— Какое недавно — целый век! Пять месяцев уже. Меня не проведешь; нет пропуска, не ищи, не для всех эта гостиница.

Видите, ему пять месяцев веком кажутся! А я эти пять месяцев…

Ко мне уже спешили мои «старушки» — администраторша, «хозяйка гостиницы», как я ее называю, дежурная по этажу, горничная и парикмахерша.

— Здравствуй, Гурам!

— Гурам наш приехал!

— Наконец-то, милый!

— Как поживаете, мои красавицы, мои проказницы? Не соскучились по вашему Гураму?

— Соскучились, соскучились! И по тебе, и по твоим выходкам! — за всех ответила дежурная по этажу. — До сих пор не забыла, как досталось из-за тебя. Помнишь, когда дядю через окно впустил?

— Подумаешь, не девушку ведь — дядю впустил, не мог же человека на улице оставить, если в гостинице не устроился.

— Нашли время вспоминать!