Генерал, у которого что-то подозрительно топорщилось за пазухой, завидев Плес, вскричал:
— Смотрите, смотрите, какие знакомые места… Это, кажется…
— Вы узнаете эти места по картинам Левитана, — подсказал расфранченный Маэстро. Он держал в руках какой-то сверток.
— Вот так запасаются туристы сведениями перед путешествием, — смеялся Генерал. — В основном из энциклопедий.
Все рассмеялись, потом Директор сказал:
— Давайте не терять в лесу друг друга, мне очень нравится наша пятерка.
— Не пятерка, а Эника в сопровождении мужского квартета! — поправил его Маэстро.
Эника смущенно опустила голову.
Пароход дал еще два гудка и причалил к берегу. Туристы направились к лесу. Директор выбрал место для костра и распорядился:
— Разведите огонь, вскипятите воду. Гурам, как самый младший, принесет воды из колодца! — Потом повернулся к Энике: — Пойдем со мной.
Эника молча взглянула на меня, схватила удочку, и они ушли.
Маэстро и Генерал срезали две толстые рогули, воткнули в землю и развели костер. Я принес воду, и мы повесили котелок на специальном крючке над огнем.
Не знаю, много ли прошло времени, но я уже скучал по Энике, по ее ясному лицу, ее доверчивым лучистым глазам, и минута казалась мне веком.
— Опаздывает старик, — подлил масла в огонь Генерал и улыбнулся.
— Как можно брать на рыбалку девушку! — добавил Маэстро. — На охоте, на рыбалке и в картежной игре женщина всегда приносит неудачу.
— Эника — неудачу?! — возмутился я.
Они переглянулись и весело расхохотались.
Наконец Директор и Эника вернулись. Эника была оживлена и очень довольна. Пока Директор рассказывал всякие небылицы о рыбалке, Генерал выпотрошил рыбу, промыл и передал Маэстро. Маэстро принялся варить уху. Когда уха поспела, Генерал достал из-за пазухи две поллитровки. Маэстро развернул сверток, и пиршество началось. Уха вышла на славу, хотя после стакана водки человеку все кажется вкусным. Нет, уха все же была замечательной. Молодец, Маэстро! Водка быстро подействовала на нас, расслабила нам колени, согрела грудь.
— Давайте споем!
— «Подмосковные вечера» — завтра в Москве будем!
— Композитор Соловьев-Седой, «Подмосковные вечера». Исполняют Эника и мужской вокальный квартет в составе Директора, Генерала, Маэстро и… — Маэстро на миг задумался, — и кацо.
Мы много смеялись, хотя в другой раз я никому не спустил бы этого. Потом мы пели. Расхваливали друг друга, обнимались и целовались. Когда выпили за здоровье Директора, Маэстро сказал:
— Необыкновенный человек Директор! Мы с Генералом отравились на одной свадьбе и слегли. Так, представляете, он за нас троих работал.
— Хватит, ребята, нашли что вспоминать.
— Мы еще не перешли на газовое отопление, — объяснял мне Маэстро, — дедовским способом топим, углем.
— Видишь, какие дела!
— Ясно — все вы трое истопники!
— Главное то, что никто не остался внакладе, — продолжал Маэстро.
— Славные люди, да! — У Эники сияли глаза.
— Ах ты, обманщик этакий! — сказал я Директору, осмелев.
— Извини, опьянели, не соображают, что говорят! Видишь, какие дела!
Трижды прозвучал гудок парохода.
Мы стали собираться. Оставшейся водой Маэстро загасил костер. Эника убрала мусор. Директор вскинул на плечо свои снасти. Мы с Генералом шли впереди, распевая: «Джу джу, джу-джаларим». Темнело.
— А теперь — спать Завтра Москва, рано вставать, — напомнил нам Директор.
— Долой обман! Видишь, какие дела! — пошутил я, обращаясь к Директору.
Директор улыбнулся, ухватил меня за ухо своими узловатыми пальцами (не скрою, было больно) и повторил:
— Пошли спать.
Пароход отчалил от берега.
— Эника!
— Почему ты не спишь, Гурам? — Эника вышла из каюты.
— Посмотри, какая луна! Я не могу спать, когда такая яркая луна.
В реке лежала большая оранжевая луна.
— И правда, какая она красивая!
— Подплывем поближе, перегнусь через борт и достану ее из воды, хочешь?
— Хочу, очень хочу!
— Моя Эника, моя Эника, моя Эника!
— Ты пьян?
— Моя Эника, моя Эника, моя Эника!
Я хотел обнять весь мир, прижать к груди Волгу, погладить кудри чудесного леса, темневшего по берегам, хотел приколоть к платью Эники все звезды с неба, а потом поцеловать глаза моей Эники, ее волосы и снова глаза. И я уже намерился исполнить это, но Эника возмутилась, глаза ее метнули искры, и она закатила мне пощечину. Левый глаз мой наполнился слезой, но другим я ухитрился разглядеть, какой неприступный вид был у Эники, как величественно удалялась она и как сверкали на ее платье звезды, сорванные мною с неба. На палубе никого не было. В руке у меня осталась белая прозрачная косынка, а на щеке — пять маленьких красных пальцев.
Сердце у меня билось совсем как тогда, когда русоволосая девушка несправедливо бросила меня…
В десять часов утра пароход прибыл в Москву на Северный речной вокзал в Химках. Туристы принарядились. Эника направилась к автобусу, не удостоив меня взглядом. Я разозлился. Моя дерзость не заслуживала столь сурового наказания. И я решил отомстить ей.
Почему человеку приходят в голову мысли, идущие вразрез его желаниям! Я не сел в экскурсионный автобус, где мое место было рядом с Эникой, а направился к метро.
Из метро я вышел на площади Революции. Куда я, собственно, иду? Выстроившиеся в ряд телефоны-автоматы напомнили, что в Москве у меня немало знакомых и друзей. Перелистал записную книжку: встречусь-ка с одной из них — позлю Энику.
Зачем, я не знал; я просто считал, был убежден, что так нужно.
С трудом я разыскал дом, на четвертом этаже которого в четырнадцатой квартире жила Ирина. Вокруг все снесли — район перестраивался. Прежде чем нажать кнопку звонка, я немного подождал, приложил ухо к двери. Неужели никого нет дома?! Хотел уйти, но на всякий случай постучался.
— Кто там?
— Я.
— Кто именно?
Я что-то пробормотал. Ирина открыла дверь, большие синие глаза ее распахнулись, лицо просияло.
— Ой! Так ведь удар может хватить от неожиданности! — воскликнула она и попятилась. Губы у нее дрожали.
Я тихо прикрыл за собой дверь.
— Гурам! Как я рада! Значит, не забыл меня!
«— Знаешь, Гурам, ты единственный, кому я действительно нравлюсь. Я вижу и чувствую это. Потому и радуюсь твоим редким приездам. Представляешь, со дня нашей последней встречи прошел год и три месяца. В течение этих пятнадцати месяцев я была одна и ждала. Не думай, что именно тебя. Пойми меня. На улице, на вечере где-нибудь ребята глаз не сводят с меня, любуются моей красотой и — все. Иногда перехвачу на себе взгляд, думаю: этот наверняка пойдет за мной и при первом удобном случае заговорит. Я уже придумываю, что ответить… Но… Но он проходит мимо.
— Видишь ли, у некоторых женщин бывает такой неприступный вид, что самый дерзкий и смелый не решается заговорить.
— Это относится ко мне?
— У тебя холодный, высокомерный взгляд. И еще — ты слишком красивая.
— Я устала, постарела. Но все же хочу помнить, что мне всего двадцать один. Прошу тебя, очень прошу, напомни мне об этом…»
Такого диалога между нами не было, но если я когда-нибудь напишу об Ирине, диалог будет именно таким. Не знаю, о чем думает Ирина, и не знаю, насколько она откровенна со мной, но я почему-то думаю так.
Не надо бояться правды. Иногда бывает такое чувство, словно стоишь совершенно голый перед бесчисленными судьями и всем видны твои недостатки. Мужество именно в том и состоит, чтобы не бояться своей открытости, обнаженности. Вот почему надо иметь чистую совесть! Тогда нечего будет страшиться.
Не знаю, почему мне приходят подобные мысли, когда я смотрю в печальные синие глаза Ирины. Конечно, я и раньше понимал все это, но лишь сегодня, сейчас осознал по-настоящему. И поразительно, что именно Ирина, необыкновенная, синеглазая Ирина, одним вопросом прояснила мне это.
— Гурам, скажи честно, я тебе нравлюсь? Если нет, не отвечай, так будет лучше.
На этот раз я не задумываясь сказал, что она мне очень нравится…
В Москве я провел три дня. У Ирины были каникулы, и мы целые дни бродили по городу. Были в зоопарке, на ВДНХ, в Пушкинском музее, ходили в кино, в театр. Но нам не хватало чего-то, что было у нас пятнадцать месяцев назад. И в последний вечер я понял — чего.
Я понял, что веду себя по-свински и что я один виноват и перед Ириной, и перед Эникой, а прежде всего перед своей совестью.
— Что с тобой? — недоуменно спросила Ирина.
Сейчас мне надо получить по заслугам! Главное сейчас — получить по заслугам!
— Ты задумывалась хотя бы раз, кого ласкаешь? — спросил я.