Немного поразмыслив, мы понимаем, что ценность таких благ, как крысоловки и бочки, проистекает из их способности производить те блага, которые приносят непосредственное удовлетворение. Рич ценит крысоловку за пойманных крыс, а бочку — за ту воду, которую можно использовать для приготовления пищи.
Карл Менгер назвал блага, непосредственно снимающие некоторую неудовлетворенность, подобно воде или пище, благами первого порядка. Их также можно назвать потребительскими благами. Такие блага, как крысоловки и бочки, чья ценность проистекает из помощи, которую они оказывают в производстве благ первого порядка, называются благами более высокого порядка, средствами производства или капитальными благами. Заметим, что это различие существует отнюдь не в товарах самих по себе, а только в человеческой мысли и планировании. Если я коллекционирую бочки как предметы искусства, то для меня они являются потребительскими благами. Если же я владею бакалейным магазином, то продукты питания, хранящиеся на складе, для меня являются производственными благами. Как отметил в своей книге «Капитал и его структура» экономист австрийской школы Людвиг Лахманн: «Родовое понятие капитала... не имеет никакого измеримого эквивалента в мире материальных объектов; оно отражает предпринимательскую оценку этих объектов. Пивные бочки и доменные печи, портовые сооружения и мебель в номере гостиницы — все это является капиталом, но не в силу физических свойств этих объектов, а в силу экономических функций, которые они выполняют».
Когда Рич решил производить блага более высокого порядка, он начал делать сбережения. Сбережение можно определить как решение направлять деятельность таким образом, чтобы достичь более отдаленного по времени удовлетворения, хотя бы индивиду и было известно, что можно достичь удовлетворения, более близкого по времени.
Блага более высоких порядков, которые Рич накапливает посредством сбережения, составляют его запас капитала. В один прекрасный день мы обнаруживаем, что в его распоряжении уже пять крысоловок и две бочки. Пока что у нас нет другого способа подсчитать общую сумму запаса капитальных благ Рича, кроме как составить список предметов, составляющих его. Мы не можем сложить крысоловки с бочками. Ценность, которую придает им Рич, субъективна. У нас нет никакого масштаба, секундомера или иного мерила, посредством которого мы могли бы измерить «количество» удовлетворения, получаемого от них Ричем. В действительности ценность этих капитальных благ не что иное, как та ценность, которую Рич приписывает им как средствам удовлетворения будущих, неопределенных потребностей. Даже если бы мы могли подключить к Ричу некий измеритель и определить, какова для него интенсивность того или иного удовлетворения, это не решило бы проблемы, с которой сталкивается Рич в момент выбора: он должен оценить, сколько удовлетворения принесет его выбор «будущему Ричу», знание и вкусы которого неизвестны «сегодняшнему Ричу» и который будет жить в мире, скрытом от «сегодняшнего Рича» в тумане неопределенности.
Мастеря крысоловки и бочки, Рич со временем решает, что было бы полезно иметь молоток, пилу и некоторое количество гвоздей. Он подумывает о том, чтобы их изготовить. Теперь Рич работает над двумя порядками благ, исключенных из процесса потребления. Он будет оценивать молоток, пилу и гвозди по той помощи, которую они принесут в процессе изготовления крысоловок и бочек, а последние, в свою очередь, оцениваются за пищу и воду, которую помогают добывать. Все блага более высоких порядков получают ценность от благ следующего за ними более низкого порядка, которые они помогают производить. В итоге любое производственное благо ценно только тем, что оно в конце концов приводит к созданию одного или нескольких потребительских благ.
Эту зависимость можно проиллюстрировать, рассмотрев, что происходит, когда Рич меняет свою оценку потребительского блага. Рич может обнаружить, что крысы на острове больны и питаться ими вредно. Для него крысы перестанут иметь ценность. До тех пор пока Рич не найдет другого применения сделанным им крысоловкам, они тоже утратят для него свою ценность. Рич больше не захочет жертвовать чем-то другим, чтобы сделать больше крысоловок, и не будет заботиться о судьбе уже сделанных. (Конечно, если он придумает, как иначе использовать крысоловки — например, разжигать ими костер, — они сохранят часть своей ценности.)
Если присмотреться к процессу оценивания благ более высокого порядка повнимательнее, возникает интересный вопрос. Пусть без использования крысоловок Рич может поймать за день четыре крысы. Используя крысоловки, он рассчитывает поймать за день восемь крыс. Почему при таком повышении производительности ловли крыс за счет использования крысоловок по сравнению с ловлей крыс вручную Рич не тратит 100 процентов своего рабочего времени на изготовление крысоловок?
Первый ответ, который сразу приходит на ум, таков: с подобным графиком работы он просто умрет от голода. Несомненно, любое сбережение с расчетом на будущее, подразумевающее сокращение текущего потребления ниже уровня, необходимого для поддержания жизни, не имеет смысла. (Конечно, если человек не осуществляет сбережения исключительно для своих наследников!) Однако можно себе представить, что Рич будет в состоянии свести концы с концами всего с двумя крысами в день, хотя и с некоторым дискомфортом. Почему он не откладывает все потребление, превышающее минимально необходимый уровень, для того, чтобы делать сбережения?
Все люди каждый день потребляют гораздо больше необходимого для простого выживания, поэтому они сберегают намного меньше, чем могли бы. Всем известно, что сбережение — это путь к богатству. Почему же тогда брокерская элита с Уолл-стрит не живет в крошечных лачугах, не ест консервированные бобы и не ездит до станции метро на старых велосипедах? Почему кинозвезды транжирят деньги на безумные покупки и отдыхают на сказочных курортах? Разве не стоило бы им затянуть пояса и экономить каждый грош?
Ответ заключен в самих вопросах. Вообразите, сколь странно выглядел бы мир, в котором бы люди упорно трудились, чтобы иметь возможность делать сбережения для будущего потребления, и все же никогда не приступали к нему, потому что при наступлении этого будущего они делали бы сбережения для потребления в еще более отдаленное время. Это был бы мир Зазеркалья, подобный тому, который Красная Королева описывала Алисе: варенье завтра и варенье вчера, но никогда — варенье сегодня. (На самом деле, и варенья вчера тоже бы не было.)
Люди могут потреблять только в настоящем. Утоления требует именно существующая в данный момент неудовлетворенность. Именно в настоящем мы испытываем удовольствие и боль. Сбережение в интересах бесконечно отложенного потребления вообще не является сбережением — это чистая потеря.
Теперь мы сталкиваемся с проблемой объяснения другой стороны вопроса о сбережении: если мы можем потреблять только в настоящем, почему тогда вообще кто-то делает сбережения? Дело в том, что хотя мы и не можем потреблять в будущем, мы можем его себе представить. Мы способны предвидеть, что в будущем тоже будем чувствовать неудовлетворенность и захотим уменьшить ее. Кроме того, мы способны представить, что достаточно высокая степень удовлетворения в какой-то день в будущем могла бы компенсировать нам некоторую дополнительную неудовлетворенность сегодня.
Ключом к пониманию феномена сбережения является осознание того, что уже сам по себе образ будущей неудовлетворенности становится источником тревоги, испытываемой сегодня. Представление о том, что на следующей неделе мне, возможно, придется страдать от голода, выводит из душевного равновесия. Делая сбережения, я могу устранить чувство тревоги. Однако если я боюсь умереть от голода сегодня, то беспокойство по поводу мук голода на следующей неделе будет вытеснено желанием получить какую-нибудь еду прямо сейчас. Удовлетворение от сознания того, что я запасся провизией на следующую неделю, лишь в минимальной степени сравнимо с неудовлетворенностью, которую доставляет мне понимание, что я буду мертв к обеду. Аналогичным образом, само по себе представление будущего удовлетворения служит источником удовлетворения в настоящем. Пловец, мечтающий выиграть олимпийское золото, заставляет себя упорно тренироваться, представляя, как потрясающе будет себя чувствовать, первым коснувшись бортика бассейна на финише. Если бы мы не могли включить ощущения будущей боли и удовольствия в наши размышления в настоящем, то у нас не было бы никакого способа придать нашим действиям направленность в будущее.
Величина осуществляемых индивидом сбережений объясняется его временным предпочтением — степенью, в которой он предпочитает удовлетворение в настоящем такому же удовлетворению в будущем. Возможные значения временного предпочтения изменяются в диапазоне от нуля до бесконечности, причем в крайних точках — в нуле и бесконечности — человеческая деятельность прекращается.