Он попрощался со всеми за руку, отряхнул свое пальто и ушел.
Линейный тут же залез под катер снимать размеры.
А Стрежнев с Семеном отошли к корме, стали разглядывать гребной вал, с которого вчера обили винт. Хоть в душе и упрямились они оба, а все же заразил их главный своей непринужденной деловитостью.
– Придется поднимать, – сказал Стрежнев Семену, – гляди что делают! Теперь не отвяжешься. – И добавил громче: – Олег Павлыч, лес надо. Из чего клетки-то рубить?
– Вон мужики боны рубят. Сходите к ним, дадут вам пять-то бревен, – ответил линейный из-под катера.
– А нести на спине?
– У них трактор каждое утро работает. Попросите, притащит.
– Нет уж, иди сам проси. Я Христа ради кланяться не буду.
– А я, как? Заявку вам буду оформлять из-за пяти-то бревен, пороги в гараже обивать!
– А чего тебе делать. Обивай… – дразнил его Стрежнев.
Механик вылез из-под катера, уверенно подошел к ним вплотную.
– Вот что! – сказал он неожиданно построжавшим голосом. – Вы не одни у меня: в устье Луха две сплоточные машины стоят, баржи, брандвахты… потом лебедки. И там люди, у всех работы не меньше, чем у вас! Делайте и ничего не ждите. За вас никто не сделает!.. Сейчас иду оформлять вам требования на краску, на запчасти к двигателю, на электроды… И сегодня же надо успеть в затон, заказывать дубляж… Дождетесь, затопит, как разбитое корыто!
Сказал и ушел.
– Вот так, господа-начальство! Возьми с них. Ну, что? – сказал Стрежнев и поглядел на Семена.
– А что? Придется делать, – отводя глаза в сторону, неуверенно сказал Семен, не зная угодил или нет Стрежневу. Стрежнев понял его по-своему:
– Да, нечего, видно, и ждать… Э-эх-ма-а – Ба-лахна-а!.. Засучивай рукава! Ну, пойду, до мужиков, бревна погляжу да о тракторе узнаю. Чай, одна контора – дадут. Так, брат, стали на якорь… «Поезжайте в Сосновку…» Ну, ладно. На клетки подниму, спихну на воду и досвиданья. Да и тебе тут нечего коптеть. Езжай, пока молодой… – сказал Стрежнев, а сам еще так и не знал, долго ли провозится с этим катером.
Теперь они как будто настроились – работали каждый день.
И только тут увидели по-настоящему, как много предстоит всего переворочать. Надо было чистить, мыть и протирать насухо изнутри днище, где намечалась сварка. Но чем протирать? Обтирки не оказалось. Ладно, для этой цели пустили в расход рваные штаны бывшего механика. Потом, взяв по рукаву, с наслаждением разодрали и его фуфайку. Спустили из топливных баков остатки солярки.
Предстояло ехать за бревнами, доставать домкраты, уголь, искать кисти, обтирку, струбцину, посуду под краску и олифу, выправлять леера, полосы винтовой насадки, заказывать новые болты и гайки для их крепления…
Много всего надо было, ум за разум заходил.
И будто решив обогнать их, повсюду торопилась весна. Гора за рекой оголилась вовсе, и коровы там целый день грелись на солнышке, подолгу глядели через реку на катер, словно бы думали, успеют отремонтировать его к навигации или нет. А Стрежнев с Семеном в короткие перекуры глядели на коров и тоже гадали, дотянут те до свежей травы или нет.
Река между тем на глазах менялась: на белой ее хребтине с каждым утром все больше появлялось болезненных чугунно-тяжелых пятен, будто кто бил ее по ночам, оставлял синяки. К полдню эти пятна расплывались все шире, подкрадывались один к другому, сливались.
Стрежнев теперь не думал ни о затоне, ни о начальнике, ни о своей жизни. Все как бы отложил «на потом». Не хотелось по пустякам бередить и так больную душу. Сейчас важно было хоть как-то залатать и покрасить днище, столкнуть катер на воду, а там, видно будет… Допустить же, чтобы катер утонул, Стрежнев не мог – смеху не оберешься на весь затон, до конца дней…
Однако всякую работу Стрежнев любил делать степенно и добротно, со спокойной душой, как бывало в затоне.
Но сейчас этого-то покоя как раз и не хватало. Все не под руками, не устроено – все не ладилось!
Когда привезли бревна, оказалось, что их нечем пилить. Обшарили все трюмы, машинное отделение, заглянули даже под слани, но нашли только ржавый топор-тупицу, который Стрежнев молча тут же запалил с палубы в гриву.
– Придется опять мужикам кланяться, – сказал Семен.
– Нет уж, иди ты, проси, – ответил Стрежнев. – Я настрадался, хватит.
Пилу мужики дали, но только на два часа, велели принести.
– Что я дизель, что ли, – недовольно сказал Стрежнев, берясь за ручку. – Два часа…
Семен, как паук, раскорячившись кривыми ногами и упершись левой рукой в бревно, пилу таскал молча, стоически. Только сопел. А Стрежнева брала одышка. После каждого перепила он распрямлялся во весь свой большой рост, утирал шапкой пот, говорил:
– Подожди, дай вздохну.
И Семен молча ждал.
Они испилили два бревна, Стрежнев оглядел кучу катышей, сказал:
– А ведь не хватит, придется еще привозить…
– Ну, увидим, – ответил Семен. – Вон рекой-то кто-то идет.
– Так что, мало ли кто там ходит, давай… Он поправил ногой бревно, и снова начали таскать пилу, невесело глядя в землю.
– Эй, студенты! – послышалось с дороги. – Хватит дрова пилить: зима-то кончается.
Подошел Федор, уселся на катыш:
– Да что вы мучаетесь. Плюньте! Завтра я зам бензопилой враз раздерну. Собирайтесь, уж вечер, чай сегодня суббота.
– А ты что весел? – спросил его Стрежнев. – Гуляешь?
– Ходил в село, внука глядел. И жена там, приехала. Завтра сюда приплетется, на брандвахту. Пока дорога держится… Николаем назвали! Внука-то!.. Как тебя.
– Так велик ли народился-то? – польщенный, спросил Стрежнев, усаживаясь.
– А ничего… На руке подержал – так, с небольшого глухаря будет. Вот, взял за его здоровье.
И он вынул из-за пазухи четвертинку.
– Надо бы, конешно, большую, да уж поистратился, и так, говорят, хватит… В баню вот иду, думал, потом приму, напоследок, пока жены нет, да гляжу – дружки. Стакан-от есть ли? Давайте по глоточку…
– Да ну-у, чего тут, – возразил Стрежнев, – только во рту поганить. Побереги… А в баню-то, Семен, и нам не мешало бы, уж корка, поди, наросла.
– А пойдем, – с готовностью ответил Семен.
– Конешно, пойдемте! – обрадовался Федор. – Я полотенца вам новые дам, веники у меня, как шелковые…
Отошла коту масленица
1
Неожиданно ударили те звонкие зоревые утренники, о которых говорил Федор.
Свежо и молодо было на подсушенном морозцем берегу. Ретиво взвизгнула на мерзлой сосне пила, и белые опилки веером полетели к черной скуле катера.
Стрежнев только успевал прикладывать к гладко-желтому боку сосны мерку. Федор нажимал на пилу, а Семен ногой придерживал бревно…
Все было кончено за каких-нибудь полчаса, еще коров не выгоняли на том берегу.
– Вот, это повеселее, – сказал Стрежнем, с чувством заслуженного отдыха садясь на катыш. – Давай теперь уж и топоры. Глядишь, скоренько и зарубы сделаем.
Федор отложил бойкую пилу, не спеша положил на катыш рукавицы, попрекнул:
– А вы ехали, о чем думали? Игрушки играть за двадцать верст притащились?..
– Да забыли впопыхах-то. Ведь собирались как!.. Не дал оглянуться, бегом отправил… – сказал Стрежнев.
Федор, осознавая свою заслугу, довольный, что пила сегодня не дала чиху – завелась сразу, не опозорила своего хозяина, – с достоинством принялся ругать их, но вдруг закончил:
– Конечно, дам! Пойдем кто-нибудь, чай, не маленькие, гвозди рубить не станете.
За топорами собрался Семен. Он молча взвалил на свой горб пилу и, не оборачиваясь, потащил ее поперек грив к брандвахте. Федор прогуливался сзади, налегке – этого ему как раз и хотелось.
На брандвахте нашлось два топора, но один был с завалом и в мелких зазубринах. Пришлось точить.
Федор, нажимая крепкой рукой на обух топора, вспоминал жену. «Это она, больше некому! Хорошо, хоть свой схоронил, а то бы и этот… Ох, народ!., только и гляди. Вот опять заявится. Хоть под замком держи!»
Семен не останавливался и не слушал. Крутил и крутил рукоятку точила. Размеренно, долго, как машина. Работник он был безотказный. А Федор все ворчал, иногда щупал жало большим пальцем и вновь опускал лезвие на край точила.
* * *Верно говорят: «Глаза страшатся, а руки делают».
Теперь они сидели на берегу и не спеша потюкивали топорами, подгоняли зарубы, выкладывали всяк свою клетку, метили короткие бревнышки, чтобы потом на месте, под катером, сразу без задержки можно было отыскать «родной», по зарубе катыш.
К Стрежневу незаметно опять пришло доброе ровное настроение: и топор был хорош – а во всяком инструменте Стрежнев знал толк, он не только плотничать, а и столярить мог – и бревна хороши, ровные – сам выбирал. Да и ругать их теперь было не за что. Да и некому. Линейный еще пропадал в затоне, а главный тоже больше не появлялся. До катера ли ему!
Так и работали пока одни.
В полдень на вытаявших гривах бродили вокруг них любопытные грачи, подходили поближе, наблюдали. Юрко сновали по свежей щепе скворцы, что-то выискивали там, старались заглянуть под низ щепок.