Всё это я узнаю во время скромного праздничного ужина в нашу честь. На столе почти нет алкоголя. Разве что привезённый нами коньяк да бутыль пива. Да и это пьют по чуть-чуть, вроде как стесняясь чего-то. Особенно бабушка Нюра. Вот тебе и деревенское пьянство. Правда, тут, может быть, сказывается староверская закваска. Деревня и вправду была основана старообрядцами.
По сей день жители деревни поделены на «христиан» и «мирских». Только «христианам», которых выбирают из наиболее достойных, овдовевших или безбрачных стариков, позволено заходить в молельный дом, заменяющий церковь. У них своя посуда, из которой нельзя есть «мирским». Бабушка Нюра недавно попала в разряд «христиан» и внимательно следит за тем, чтобы никто не перепутал её тарелки или чашки.
Впрочем, здесь, кажется, уже не видят в «никонианах» еретиков и «поганых». «Какая разница, Бог-то один», – улыбается бабушка.
А моя троюродная сестра покрестила первенца в православие, как советовала свекровь.
Тем не менее отсвет старообрядческой строгости и чистоты нравов проглядывает в современной жизни деревни. Например, как я успел заметить, здесь мало кто держит собак. Мне объяснили это тем, что воровства в Вязовке практически нет.
Когда живёшь в Москве, читаешь множество хитроумно-пустопорожних или действительно проницательных статей и комментариев, начинаешь думать-мнить, что лучше других понимаешь происходящее в стране. Поэтому-то я поначалу со скрытым неодобрением посматривал на Руслана, который, вдруг оживившись, начал что-то вещать по поводу общественно-политической ситуации в России слишком уж «высоким штилем». «Попроще бы надо с деревенскими жителями. Да и интересно ли им всё это?» – сомневался я. Однако, заметив, как внимательно слушают моего друга, как с толком отвечают ему, как кивает головой бабушка Нюра, понял, что был неправ.
Мало того, для тех, кто живёт здесь, на земле, всё лицемерие, ложное бодрячество того официоза, который ежедневно льётся на нас через иные СМИ, куда нагляднее. Вот нам рассказывают о том, как занижены были официальные данные о погибших во время бушевавших в Нижегородской области лесных пожаров. Сами спасатели проговаривались местным жителям, что люди тогда погибали целыми деревнями. Пожары брали отдалённые поселения в кольцо. Даже на вертолётах пробиться на помощь сквозь дымную пелену было невозможно. В результате селяне погибали даже не от огня, а от удушья. Однако в прессе об этом – молчок.
А вот дядя Михаил смеётся над горделивым сообщением в местной газете о том, что вязовский колхоз первым в районе закончил уборку: «Забыли только написать, что пахотной земли осталось в колхозе всего 70 гектар, и это – против прежних тысяч!»
Зашёл разговор и о злободневном демографическом вопросе.
– В районном детсаде, куда мы недавно ребёнка отдали, дети – сплошь марийцы, – говорит Илья.
– Богобоязненны, абортов не делают, в семьях по пять, по семь детей, – улыбаясь, кивает бабушка Нюра.
Вот и ключевое слово-средство от вымирания русского, как, впрочем, и всякого народа прозвучало. Будем радеть о спасении души, спасёмся и как народ. Всё так просто.
Кстати, не раз ещё упоминали мои родные марийцев и соседнюю Марийскую Республику чуть ли не как образец для подражания. Тут бы и опечалиться: докатились, мол. Прежде мы, русские, были примером, старшими братьями для инородцев. А теперь… Но с другой стороны, не настала ли пора действительно поучиться нам у народов, в своё время перенявших у нас немало хорошего? Того хорошего, которое теперь стало для нас самих нехорошо забытым старым?
С первых минут встречи, с того момента, как расцеловала меня бабушка Нюра, как пожал мою руку дядя Михаил, почувствовал я себя так, словно вернулся из далёкого трудного странствия к людям, для которых, сколько бы лет ни прошло, я останусь своим. Может быть, впервые в жизни ощутил я то, что можно назвать чувством рода. Как не хватает в городах этого осознания, что не только самые близкие, но и двоюродные, троюродные и не живущие ныне, десятками поколений противостоявшие твоему небытию родные, – все они с тобой, за тебя!
Всё время пребывания в Вязовке я снова и снова чувствовал себя частью родовой цепочки. И на кладбище, вглядываясь в одухотворённые лица прадеда и прабабушки, и у скромного деревенского мемориала, где среди прочих имён не вернувшихся с Великой Отечественной селян значится имя моего двоюродного деда Климента Митрофановича, воевавшего под той самой Москвой, в которой живу теперь я, и когда показали мне добротный каменный дом в центре деревни. Дом этот был построен моими предками больше ста лет назад из собственноручно слепленного и обожжённого кирпича. Не раз я слышал о нём из рассказов бабушки Евдокии Митрофановны как о каком-то потерянном крестьянском рае. Дом отняли во время коллективизации. Долгое время его использовали под колхозные нужды. А когда налетела новая волна раздрая на русскую деревню, был он, оказывается, за бесценок продан колхозом в «частные руки».
Да, немного радостного и утешающего услышал и увидел я за неполные двое суток в Вязовке. И под конец, честно сказать, даже томился в ней. Потому, наверное, что долго жить одним прошлым нельзя. А будущего, по крайней мере для себя, я не почувствовал здесь.
Хотя это очень самонадеянное утверждение, что мы сами определяем своё будущее. Главное, что в наших человеческих силах, – стараться не изменять тому, из чего за века до рождения по кирпичику складывалась наша душа.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Чьи жизни дороже?
Новейшая история
Чьи жизни дороже?
КНИЖНЫЙ РЯД
По-прежнему и у нас, и в Польше тема расстрела польских офицеров под Катынью волнует многих. По крайней мере если смотреть непредвзято, то вопросы остаются. Как уже сообщала «ЛГ» (№ 27, 2010 г.), в Государственной Думе состоялся круглый стол на тему «Катынская трагедия: правовые и политические аспекты». Недавно тиражом 10 000 экземпляров вышел сборник «Тайны Катынской трагедии», составленный на основе выступлений участников встречи в авторской редакции. Они дополнены различными историческими материалами и документами (разведдонесения времён войны, протоколы допросов свидетелей, технико-криминалистические исследования, письма в адрес сегодняшних руководителей страны и др.), архивными фотодокументами, рецензией на Заключение комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159. Иными словами, можно не только почитать мнения специалистов, но и увидеть реальные документы и образцы фальсификаций реальных документов по Катынскому делу.
Кстати говоря, на круглый стол приглашались сторонники различных точек зрения: и польской версии, согласно которой «цвет польской нации» был расстрелян сотрудниками НКВД, и те, кто отрицает или сомневается в этом или не убеждён в точности цифры уничтоженных польских военных – более 21 тысячи человек.
Помимо ведущего круглого стола депутата Госдумы, заслуженного юриста РФ Виктора Илюхина в нём принимали, в частности, участие ведущий научный сотрудник Института истории РАН, доктор исторических наук Юрий Жуков, писатель, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, генерал-майор юстиции, в 1992–1999 годах помощник заместителя главного военного прокурора РФ Виктор Крук, политолог, писатель Юрий Мухин и его коллега Владислав Швед, доктор исторических наук Валентин Сахаров, историк, координатор международного проекта «Правда о Катыни» Сергей Стрыгин и другие специалисты.
В короткой рецензии, да и с учётом сложности темы, невозможно выделить какие-либо выступления. Хотелось бы лишь сказать, что после выхода сборника организаторы круглого стола отправили его для ознакомления в администрацию президента и в аппарат правительства РФ, высшие юридические надзирающие органы страны. Я решил поинтересоваться у Виктора Илюхина, а была ли какая-то реакция на сборник. Вот что он сказал мне:
– Да, реакция была. И не только устная. Мы получили также письменные ответы. Например, заместитель Генерального прокурора РФ – главный военный прокурор Сергей Фридинский сообщил, что в прокуратуре проработана представленная в сборнике рецензия на Заключение комиссии экспертов от 2 августа 1993 года по материалам уголовного дела № 159 о расстреле польских граждан в 1940 году. Вывод рецензии о несоответствии Заключения требованиям уголовно-процессуального законодательства, отмечает Фридинский далее, является обоснованным. Но в итоге им делается парадоксальный вывод: принимая во внимание, что исчерпаны все возможности для собирания иных доказательств, оснований для отмены постановления о прекращении уголовного дела не имеется. Мол, да, не всё так уж гладко на бумаге, но не надо возвращаться к пройденному. Тут даже и комментировать нечего.