— Серге-е-ей, — заорала, именно — заорала, Руслана, — не старту-у-уй! Нельзя!!! Падаем!
— К черту!
— Олег, ты что, отошел от вертикали?..
— Да-да-да, — зачастила вместо него Барбикен.
— Выключай!.. Выключайся!!! По дуге пойдешь!
— К черту!
— Олег, отключись! Дай я… — судорожно и, чувствуя, как пот разъедает ее лицо, потянулась к выключателю Руслана.
— Вон! — со всей силы отбил ее руку Тресилов. — Вон, шалава! Убью!
— Да пошел ты!.. — навалилась Руслана всей массой скафандра на Олега, полностью нарушая, и так неустойчивое, равновесие модуля.
Возясь на ложементе, издавая нечленораздельные восклицания, они оба внезапно ощутили, что спаундер оторвался от Луны. Руслана замерла. Тяжело дышал Олег.
— Я вас вижу, — раздался в наушниках подчеркнуто спокойный голос Сергея. — Вы пошли по дуге. На орбиту вряд ли выйдете. Опускайтесь. Сэкономьте горючее.
Даже сквозь плотную ткань скафандра Руслана ощутила, как задрожало тело Тресилова.
— Нет, нет, нет, — захрипел он.
— Руслана, опускайся. Это приказ. Горючее!..
Для того чтобы, спокойно начать посадочные маневры, Руслане было необходимо освободить ложемент от окаменевшего тела Олега. И, почему-то без испуга, а просто с какой-то жгучей грустью, Барбикен поняла, что времени на это у нее нет. Поэтому она просто потянулась к стартовому выключателю, вдавливая командира в кресло.
— Не-е-ет!!! — рванулся под ней Олег, выгибаясь всем телом, словно в агонии.
— Да, — просто и буднично ответила Руслана, нажимая толстым пальцем перчатки скафандра на багровую кнопку.
Двигатель, всхрапнув, как встревоженный конь, заглох. Скафандр командира стал внезапно ватным. В иллюминаторе была видна серебристо-пепельная поверхность Луны, медленно проплывающая под ними. Оспины небольших кратеров сменились нагромождением валунов. Выпуклый край горизонта вздыбился вылизанными горами. Они приближались. Сначала медленно… Потом быстрее… Быстрее… Лунная поверхность теряла детали и распрямлялась, сливаясь в одну серо-матовую плоскость. Руслана, так и не вставшая с Олега, еще успела поработать маневровым двигателем перед тем, как сжать командира в своих объятиях. И когда поверхность Луны полностью размазалась пеплом по стеклу иллюминатора, крепко закрыла глаза. Так крепко, что наступившая темнота до боли сплющила глазные яблоки. Поэтому боли от удара Руслана уже не почувствовала. Просто наступивший мрак стал еще плотнее.
26 декабря 1918 года,
Гременец (Полтавская губерния, Украинская Народная Республика)
— И все-таки, слава Украине! — заканчивая неприятный разговор, несколько нечленораздельно выкрикнул дядька Василь, поднимая гранчак с мутным самогоном.
Держал, впрочем, он его тоже неуверенно и, пока подносил к длинным усам, часть первака вылилась в тарелку с солеными огурцами. Дядька Василь крякнул, скривился и потянулся за темно-зеленой, осклизлой закуской. Эндрю Барбикен с брезгливостью наблюдал за ним. Если это — представитель нового общества, то имеет ли оно право на существование? Лена тихо сидела рядом с ним, тоже особо не скрывая своего отношения к происходящему. Саша Шаргей, новый знакомец Елены — и где она только их набирала в этом пекле? — неодобрительно протянул:
— Дядь Вась, мы вроде как на свадьбе, а не на митинге.
— Свадьба, — засопел куренной, — свадьба… Похороны, а не свадьба. И как это вас угораздило в такой час, а Оленка? Ну, пан Барбикен, ясно…
Он замолчал, снова засопел и стало непонятно, что же ему все-таки ясно насчет корреспондента крепко иностранной газеты, неведомо как попавшего на территорию УНР. Его территорию. Уже — слава богу! — не оккупированную союзными немецкими войсками.
— Господин Трясило, — с легким акцентом и тщательно выговаривая слова, произнес Эндрю, — я просто требую научить меня пить так, как это делаете вы. После дозы, принятой вами, я бы давно валялся под столом.
И улыбнулся.
Обстановка мгновенно разрядилась. Шаргей быстро хохотнул. Лена шевельнулась. А Василий Трясило снова засопел, но уже одобрительно, и подмигнул Эндрю:
— Вот это верно. Иначе в нашем климате да при наших переживаниях ты просто не выживешь. Пить нужно умеючи. Вот я. Принял достаточно, но поставь мне сейчас бутылку на расстоянии тридцати шагов, я ее из винта с первого выстрела разнесу. Только пустую бутылку ставь, пустую! — внезапно хрипло закричал он, испуганно выкатив глаза.
— Василий Петрович, — мягко сказала Лена, — вы бы пошли, отдохнули в соседней комнате. Поздно уже… Куда вам домой идти?
Трясило замотал головой.
— Н-не пойду… Куд-да д-домой? Мой дом — это курень. Моя жена — саблюка… Н-не пойду.
Шаргей встал из-за стола.
— Дядя Вася, идем отдохнем, идем… И козакам отдыхать нужно.
Он смущенно улыбнулся Елене и Эндрю. А Трясило вдруг закрыл лицо обеими руками и всхлипнул.
— Не надо, прапорщик, не надо. Ты человек хороший. На Кавказском фронте меня из-под расстрела вытащил. Но — не надо. Жену красные ухайдакали, сына, старшенького — офицеры его величества. Малой не известно где. Разорвали меня на части, разорвали! Одно тряпье осталось, а души-то!.. Души-то и нету. Что вам здесь нужно? — вызверился внезапно Трясило на Барбикена. — Что!?! Дайте нам покоя. Покоя нам дайте! Я вот до войны на лесопилке гременецкой работал, что выше по Днепру. Много работали, плохо жили… Но, жили же!.. В село ездили, помогали. Сродственники женкины нам помогали. Один одного держались. И жили. Жили!.. А теперь? Ничего не осталось. Вот заберешь ты Оленку в свою Америку, а ее сродственники тут мучаться останутся…
— Нет у меня родственников, — тихо вставила Елена.
Трясило поперхнулся и уставился на нее мутными глазами. Шаргей, подхватил его под мышки, приподнял со стула и мягко потянул в соседнюю комнату. Тот не сопротивлялся. За окнами послышались, приглушенные полузамерзшим стеклом и расстоянием, выстрелы. Лена даже не вздрогнула. Эндрю прислушался и подошел к окну, за которым полная Луна сверкающими потоками разливала холодный свет на заснеженные гременецкие переулки. Всю Полтавщину засыпало снегом основательно.
— Опять стреляют.
— Говорили, что между немцами и Управой разброд пошел.
— А, что, их, разве когда-нибудь не было?..
— Их не было одновременно в одной точке пространства.
— В той точке, в которой одновременно существуем мы с тобой, — Эндрю отошел от окна, присел возле жены и крепко обнял ее.
Лена положила ему голову на грудь:
— Ты плохой журналист, Андрюша. Даже не знаешь, что в Гременце творится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});