Читать интересную книгу Кошка дождя - Алла Лескова

– Молодой человек, вы хорошо работаете и все у вас будет хорошо, но мне нравится старый телевизор, на нем может лежать моя кошка и стоять ваза с цветами, а на новом не может, и это для меня важнее цифрового телевидения, которое от этого лучше не станет и хуже тоже. До свидания.

– До новых встреч, мы вам перезвоним вечером, а вы подумайте…

Я предупредила сына, что будет перезванивать юноша про Интернет и цифру.

Сын сказал:

– Достали.

Я сказала:

– Достали.

И мы одновременно посмотрели на кошку Мусю.

Она лежала на старом телевизоре, и от радости, что мы ее не променяли на какую-то цифру, скинула хвост на экран и стала им ритмично постукивать. Перекрыла пушистым рыжим хвостом экран, и я перестала видеть красивую ведущую РБК, которая привычно и буднично сообщала об убитых и раненых… Нельзя красивым женщинам рассказывать одинаковым голосом о котировках на биржах и о войне.

Ни в старом телевизоре, ни в цифровом.

Павлин

Или, например, та семья в азербайджанском кафе, где я 0,5 армянского коньяка выпила.

Пришли на семейный ужин. Вышли в свет. Муж в новом костюме, руки в карманах, походка…

О, это особая походка!

Походка человека, у которого не было ни гроша, да вдруг алтын.

Хозяин мира сразу. Нет, вселенной. Галактики, чего уж там.

Прическа у хозяина… Сказать странная – смалодушничать.

Прическа то ли запорожского казака, который до сих пор носит в кармане письмо турецкому султану, то ли песняра, то ли просто я от моды отстала. Затылок весь в выбритых бороздках с хвостиками на самом краю, спереди вообще… Не знаю даже, как описать. Везде хохолки, как у павлина.

Во! Вылитый павлин.

И походка, и поворот шеи, и новые скрипящие туфли, и руки в карманах… В которых деньги появились.

С ним жена и дочка.

Жена молодая, не больше тридцати пяти. В нелепом вечернем платье, как на «Оскаре» у актрис, в синем и открытом везде. Ноги от шейки бедра голые. Грудь тоже не в чадре. Для азербайджанского кафе самое то.

Лицо у женщины такое, как будто пьет много лет, с детства. Или плачет много лет.

Несчастливое, заплаканное или спитое лицо, когда-то красивое…

И вечернее синее нелепое платье.

Вышли семьей в свет…

С ними дочка, светловолосая, простоволосая, лет двенадцати. Пришла с мамой и папой поужинать в кафе, вкуснятины поесть. Стол весь в яствах. Гуляем.

Тут папа-павлин на маму в синем платье орать начал.

Сначала покрикивал, а потом заорал.

Девочка, дочка, опустила глаза и стала грызть ногти. Перестала есть, отвернулась. Думаю, плакала.

Мама в синем закурила, стряхивая пепел на стол, руки трясутся… Потом пить стала.

Только пьет, не ест вообще.

И вдруг встает и на середину зала, танцевать. Одна.

Танцует очень красиво, хотя видно, что пьяная. Как будто никого вокруг нет. Танцует себе и танцует, красиво очень.

Я на дочку смотрю, она еще ниже голову опустила, плачет молча, стыдно ей… Потом павлин-папа медленной походкой к жене танцующей приближаться начал. Схватил ее грубо под ягодицы, прижался, и теперь они вдвоем танцуют. Дочка исподлобья смотрит на них, украдкой, дышит тяжело, злится.

Потом павлин с женой ругаться начал, что-то ей говорить во время танца, она его оттолкнула, совсем пьяная, качаясь, к моему столу пошла.

Подошла и говорит:

– Давайте потанцуем, а? Я танцевать хочу… пошли…

– Нет, я не танцую, – говорю. И посмотрела на нее вблизи. Очень красивая была когда-то. Сейчас больно смотреть. И это платье вечернее дурацкое, праздника ей хотелось…

– Извините, – сказала, пошла к своему столу, схватила сумку и, не глядя на дочь и мужа, быстро стала уходить. К выходу пошла.

Дочка вскочила, побежала за мамой, так вдвоем и ушли… А павлин остался. Стал вкусную еду есть. Не пропадать же добру.

Как все

На меня наорала районный врач-онколог, которая в прошлый раз была очень любезна.

Не знаю, что случилось у нее, кто обидел или рассердил, но не я, это точно. Ее нервозность на грани истерики, ее крики достигали меня и ударялись об вату, которая внутри и снаружи у меня уже почти два месяца…

Ничто не может потревожить меня, ничьи крики и оскорбления, я в другом измерении.

Но когда доктор порвала на мелкие кусочки мой талончик и швырнула в мусорную корзину, я сказала: «Как вам не стыдно?»

Я сказала: «Как вам не стыдно?»

И вдруг услышала себя со стороны. И поняла, что давно это не произносила и ни от кого не слышала, нигде – ни в фильмах, ни в передачах, ни в общении, ни в сети…

Какие старые слова, а как кружится голова.

КАК. ВАМ. НЕ СТЫДНО. Архаизм.

Доктор вдруг замолчала, как от удара по щеке, хотя я спросила это тихо, я вообще тихо разговариваю. И стала опять спокойна и любезна, расстались мы хорошо.

Я пошла все же поправить настроение, в парикмахерскую пошла.

Там не было моей Кати, а была другая девушка. Я села к ней, как во сне. Она спросила:

– Когда вы стриглись?

– Где-то месяца полтора, не помню, – ответила я.

– Если полтора, то полтора сантиметра буду убирать, – сказала она и затянула у меня на шее белую удавку. Я ее ослабила и сказала:

– Каскад. Сделайте каскад.

– Каскад??? Каскад – это фонтан же! Вы хотите на голове фонтан?

– Я хочу стрижку. Фонтан не хочу. Это стрижка так называется…

– Но у вас не каскад! Каскад – это фонтан! Вы фонтан видели когда-нибудь? – И показывает руками фонтан.

Дурдом какой-то, а не день, подумала я, а девушке сказала:

– Делайте фонтан, хорошо. Только стригите уже…

Я прикрыла глаза и открыла только тогда, когда меня ошпарил горячий воздух фена.

– Я вам веселенько делаю. Чтобы весело было. Посмотрите, как весело, все во все стороны, каскадом, как настоящий фонтан.

– Только подсветку не делайте, а так весело. Ухохочешься.

В общем, люди все сегодня мне странные попадались, как подводные лодки. В одном отсеке – одно, в другом – другое, и хорошее, и смешное, и сволочное…

Люди как люди.

А иначе зачем

Вот и закончилась, наконец, первая из пяти недель.

Впереди два дня отдыха и абсолютного счастья.

Отдыха от ежедневного спускания в ад.

Где какие-то невидимые лучи что-то с тобой делают, надеюсь, хорошее, конечно же, хорошее.

Где даже врач-радиолог какой-то инфернальный, со странным взглядом и дьявольской насмешкой в глазах.

Где очередь стала родной, и утром все говорят друг другу ЗДРАВСТВУЙТЕ, и слово это наполнено здесь особым смыслом.

А потом говорят ДО СВИДАНИЯ, и это тоже осмысленное прощание, полное надежды.

Где угасающим детям изо всех сил улыбаются мама и папа, а потом папа несет ребенка на руках туда, а мама остается ждать, и улыбка стекает по ней, как воск по тающей свече…

Где столько сцен любви и преданности друг другу, так много потрясающих сцен! Такой любви и такой преданности, в чистом ее виде, без всяких примесей.

И не важна для любви этой уже внешность мужа, жены, матери, отца, какая там уже внешность… А важно только, чтобы – жили. Жил чтобы. И чтобы жила.

Потому что надо, чтобы было, кого любить.

А иначе – зачем?

Это было забавно…

Вчера я написала о любви.

Мне говорят, что я все время пишу о любви, даже если о смерти.

Я написала вчера, какие я вижу потрясающие сцены любви и преданности в очереди на сеансы лучевой терапии.

Когда уже все мелкое и суетное ушло в одночасье на какой-то забытый план, и остается только любовь в чистом ее, первозданном виде.

После этого одна женщина написала мне, что когда-то ее от смерти спас муж. Она проходила в больнице тяжелейшую химиотерапию, стала некрасивой и без волос совсем…

Конец ознакомительного фрагмента.