— Моя мать не была счастлива, — сказала Тамара, понижая голос, — перед смертью она передала мне свой дневник и медальон со словами: «Если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то отдай ему эти вещи, но нарочно не ищи его. Если вас сведет случай, то это будет значить, что Господу угодно, чтобы человек, перед которым я так виновата, прочел мою исповедь и узнал, как жестоко я была наказана за свою измену».
Старик слушал, тяжело дыша. После минутного молчания он сказал:
— Благодарю вас, милое дитя, за все то, что вы мне сказали! С нетерпением жду посылки той, которая была и счастьем, и несчастьем всей моей жизни. Навестите меня: я живу вон в том небольшом замке. Но сами вы где живете? Что делаете в Швеции?
— Я живу у профессора Ивара Эриксона. По желанию моей покойной матери я провела четыре года в семействе тети Эвелины.
— А! У Эвелины Эриксон! Уже около двадцати пяти лет я не видал ее! Но все равно: кланяйтесь ей от меня и навестите меня поскорей. Хотите, я завтра пришлю за вами экипаж?
— О, нет! Благодарю вас! Я очень люблю гулять, и если вам угодно, то завтра же приду к вам.
В сильном волнении Тамара вернулась домой, и ее рассказ о неожиданной встрече не менее взволновал и Эвелину, но она решительно отказалась исполнить просьбу молодой девушки сопровождать ее в замок.
— Я не знала, что Кадерстедт вернулся домой. Мой вид возбудит в нем слишком много грустных воспоминаний, чтобы я решилась идти к нему. Возьми в провожатые Гаральда или Адольфа и отнеси ему то, что поручила тебе твоя мать. Бедный Олаф! Как много страдал он за свою искреннюю и верную любовь! Но оставим эти грустные воспоминания.
На следующее утро, прежде чем отправиться в замок, Тамара достала шкатулочку и отперла ее. Молодая девушка не тронула ни тетради, ни писем, но открыла медальон и долго рассматривала миниатюру, изображавшую белокурого молодого человека с энергичным взглядом, благородным и симпатичным лицом, в котором трудно было узнать сгорбленного и дряхлого старика, встреченного ею накануне. Только одни проницательные и полные огня глаза оставались все те же.
В грустном настроении Тамара и ее молодой спутник пришли в замок и были встречены старым седым слугой — камердинер в продолжение сорока лет служил своему господину и отлично помнил его прекрасную невесту. Он вежливо попросил молодых посетителей следовать за собой и повел их через целую анфиладу комнат в кабинет своего хозяина. Тамара с любопытством рассматривала строгую роскошь и местами странное убранство комнат, через которые проходила. В них в живописном беспорядке располагались редкости всевозможных стран. Чудные фарфор и бронза Китая и Японии стояли рядом с грубыми идолами Индии. Роскошная восточная материя, драпировавшая стены, служила фоном для интересных древностей Египта и Греции, а на целом ряде столов, как в каком-нибудь музее, были расставлены модели кораблей всевозможных размеров, начиная от больших трехмачтовых и кончая изящной яхтой и тяжелым каботажным судном. Последняя коллекция менее всего удивила Тамару. Она знала, что Кадерстедт, один из самых богатых арматоров Гетеборга, владел целой флотилией торговых кораблей, которые бороздили все океаны и моря нашей планеты, прежде чем он бросил все дела. Но маленький Гаральд, страстно любивший море, был просто очарован и с трудом мог оторваться от них. Наконец старый слуга ввел их в обширный кабинет, убранный в готическом стиле. Стены были покрыты рельефной резьбой по дереву, на полках стояла масса книг и манускриптов, а высокие окна с разноцветными стеклами придавали всей комнате вид монастырской библиотеки. Это сходство еще более увеличивали стулья с высокими спинками и тяжелые портьеры. У открытого окна, уставленного цветами, сидел Олаф Кадерстедт с журналом в руках. При входе гостей улыбка осветила его бледное лицо.
— Здравствуйте, мои друзья, будьте здесь желанными гостями! — сказал он сердечным тоном. — Нет надобности представлять мне сына Эвелины Эриксон — он вылитый портрет ее.
Старик ласково положил свою руку на белокурую головку мальчика. Затем, обернувшись к старому слуге, он прибавил с волнением:
— Взгляни-ка, Юстин, это ведь ее дочь… дочь Свангильды!
— О, сударь! Мне показалось, что это сама госпожа Свангильда! Только та была как будто выше ростом.
— Это правда, и волосы у той были светлее; но все эти детали теряются в общем сходстве… А теперь, мой старый Юстин, скажи-ка госпоже Берглунд, чтобы она распорядилась завтраком.
Когда шоколад был выпит, Олаф Кадерстедт приказал Юстину показать Гаральду все достопримечательности замка, а сам увел Тамару в свой кабинет.
— Теперь, дорогое дитя, поговорим с вами, — сказал он, заставляя молодую девушку сесть в кресло против себя.
— Прежде всего позвольте мне исполнить поручение матери, — сказала Тамара, подавая ему шкатулочку.
Дрожащею рукой Олаф открыл ее. С каким-то благоговением он вынул исписанную тетрадь и вместе с прочими вещами замкнул в старинное резное бюро. Затем, сев на свое место, он погрузился в глубокое раздумье, прервать которое Тамара не осмеливалась.
После продолжительного молчания Кадерстедт вдруг выпрямился и, схватив руку молодой девушки, крепко пожал ее.
— Благодарю вас, дорогое дитя, за тот луч света, которым ваш приход осветил мои последние дни! Теперь я примирился с прошлым, и ваш чистый образ уничтожил преграду, до сих пор стоявшую между мной и любимой женщиной. Говорите же мне о вашей матери, о ее последних днях, а также о вашем отце. Очень ли он грустит о потере этой несравненной женщины?
Тамара в замешательстве опустила голову, и грустное выражение появилось на ее красивом лице.
— Конечно, он очень жалеет маму, но теперь он женат на другой.
— Женат?.. На ком? — спросил Олаф, сдвигая брови.
— На одной французской актрисе, Люси Морен. От нее у него есть дети: мой брат и моя сестра.
Выражение гнева и презрения исказило лицо Кадерстедта.
— Негодяй! Так ты только для того отнял ее у меня, чтобы принести в жертву какой-то комедиантке! — прошептал он, забывая о присутствии молодой девушки и снова погружаясь в глубокое молчание. Тамара со страхом следила за выразительным лицом старика, на котором отражались все его душевные муки. Наконец, Кадерстедт вздрогнул, провел рукой по лбу и, желая, вероятно, дать другое направление разговору, указал на прекрасный олеандр, стоявший на окне.
— Взгляните, Тамара, на это цветущее деревце! Это отпрыск того самого олеандра, который я и ваша мать посадили в день нашего обручения.
— Сорвите мне один цветок. Я отвезу его на могилу моей матери как видимый знак вашего прощения, — вскричала с живостью молодая девушка.