— Нет, — отрубила Амосова.
«Ничего себе день рождения, — подумала я. — Вместо цветов, платья или торта — громи, круши фашистскую переправу».
— Ничего, Лелька, не огорчайся, — утешила Нина, — разобьем...
Но переправу мы не взорвали. Ее удалось взорвать экипажу комэска Смирновой, шедшему за нами. Получилось так, что я сбросила бомбы с недолетом. Штурман эскадрильи Дуся Пасько учла недолет и положила бомбы точнехонько. Она прекрасный штурман. Мне с ней тягаться трудно: у нее за плечами три курса мехмата МГУ, штурманские шестимесячные курсы и летает она с начала сорок второго года. А у меня десятилетка да заочный курс по штурманской подготовке. К тому же скороспелый.
Возвращаемся домой. Ночь лунная, небо звездное, чистое. Я до рези в глазах всматриваюсь в колючий свет звезд. Именно среди них могут появиться движущиеся точки выхлопных огней самолета противника. Ночь беззвучная, будто завороженная прозрачным, угасающим светом луны. Меня одолевает сонливость, а надо быть начеку. «Хоть бы все обошлось. Хоть бы...» Мысль обрывается на полуслове. Я отчетливо вижу силуэт самолета. Он догоняет нас.
— Фриц! — кричу Нине.
Летчица убирает газ, меняет курс: нам несподручно с ним драться: ни скорости, ни брони, ни пушек. Неужели заметит? Нет, немец, обогнав нас, уходит на юг. Сердце грохочет так, что удивительно, как его ударов не услышал немецкий летчик.
С четвертого вылета возвращаемся на рассвете. Дымка становится все гуще. Видимость ухудшается. Страсть как хочется спать. А мотор гудит так ровно и убаюкивающе, словно поет колыбельную песню. Так и тянет положить голову на борт кабины и вздремнуть.
На самолетной стоянке нас музыкой встречает Данилова. Сидит на чехлах и играет что-то залихватское. Все вместе отправляемся в столовую.
— Имениннице дорогу! — подталкивает меня вперед Ульяненко.
— Не-ет, — протестую, — кончился мой праздник, над целью встретила я свой день рождения.
— Вот мы и отметим все сразу: и твой праздник, и удачную боевую ночь, — не унимается Нина.
Она легонько вталкивает меня в помещение, и я раскрываю рот от удивления: на столах настоящие пирожные! Я забыла их вкус, запах, их вид. А тут... такое великолепие!
— Спасибо дяде Толе, повару, скажешь, — смеется командир. — Это он придумал, лишив нас масла.
Девчата смеются при словах «дядя... повар»: нашему шеф-повару всего 24 года.
Я смотрю на подруг, и мне не верится, что они всю ночь летали на бомбежку, в огонь. Они мне кажутся очень бодрыми, как будто и не было напряженной работы. Поют...
Нинка заиграла танго «Брызги шампанского». Закрываю глаза и ясно вижу ребят из нашего 10-го «Б» класса. Это танго мы танцевали на выпускном вечере, за несколько дней до начала войны. А теперь... Сколько их в живых осталось?
— Станцуем, именинница? — позвала Алцыбеева.
— С ума сошли!.. — С этими словами в столовую вошла адъютант эскадрильи Ася Шарова. — Над целью не натанцевались?
— Действительно... — протянула Худякова. — По-ра спа-ать. — И сладко потянулась.
Еле волоча ноги от усталости, я бреду в общежитие. Уже совсем светло. День, а мы должны спать. Забравшись в спальный мешок, я мгновенно куда-то погружаюсь, меня швыряет в тот, другой, мир. А потом подходит время — пора вставать. Встаем. Одеваемся. Обедаем. Идем в штаб. Получаем задание. Едем к самолетам. Взлетаем в ночь. Взлетаем в ад... И снова, и снова...
Ульяныч
«2 октября 1943 года — 2 полета — 4 часа. Бомбили Кучугуры. Уничтожено 2 артточки... После 2-х вылетов при запуске мотора сгорел самолет. Штурман получил ожоги, лица и рук, ушиб позвоночника».
В эту ночь, как и в предыдущие, мы гонялись за отступающим противником. А он здорово огрызался, хотя дни его на Тамани были сочтены. Накрыв бомбовым грузом скопление гитлеровцев в Кучугурах, мы вернулись домой, чтобы заправиться. При осмотре самолета механики обнаружили на плоскости несколько рваных ран от попаданий осколков. К счастью, все важные механизмы машины и мы с летчицей были невредимы. Тут же налетела на самолет бригада механиков, а мы с Ниной прилегли в сторонке.
— Вот не повезло, — посетовала летчица. — Угораздило нас в самое пекло влезть.
— Будто можно было не влезть? — Я почувствовала себя уязвленной. — Ты считаешь, я долго прицеливалась?
— Да ничего я не считаю. Обидно время зря терять. И Гостагаевская из головы никак не выходит...
Меня тоже потрясли огороженные колючей проволокой целые кварталы станицы, где размещался концентрационный лагерь. Немцы сгоняли в них всех, кто не сумел скрыться. Они собирались зимой построить руками кубанцев бетонные оборонительные рубежи, которые сделали бы неприступным их «кубанское предмостное укрепление». Отсюда, накопив силы, они мечтали вновь захватить всю Кубань, но не успели.
— Я много читала. — Ульяненко села, обхватив руками колени. — И о страшном немало, но про такое, что приходится видеть на войне или слышать от людей, кто вкусил гитлеровский «новый порядок», я даже представить не могла. Сколько людей в душегубках они тут уморили! Детей, женщин... Ну в чем они-то провинились, скажи?!
Сказать было нечего. В моей голове тоже никак на укладывались кровь мирных жителей и пламя пожаров, разлитых всюду, куда ни кинешь взгляд. Нина снова легла, положив голову на мои ноги.
Вот уже почти два месяца я летаю с Ниной Ульяненко, а механиком у нас — вот повезло! — Вера Маменко, с которой я подружилась с первых дней формирования полка. Мы все ровесницы, хотя Нина и кажется нам старше. Она отличается от нас немногословием, сдержанностью, взрослой серьезностью. Наш 19-летний командир и в полку считается спокойной, здравомыслящей, по-житейски мудрой. Все в ней вызывает доверие — крепкая фигура, широкий лоб, прямой взгляд, сильные руки. А выражение лица такое, какое бывает у людей, хорошо знающих, чем кончится сегодняшний день и чем начнется завтрашний.
Нина перед нами имела большие преимущества: она до войны кончила аэроклуб, а мы с Маменко самолет впервые увидели только в полку. Однако Вера быстро освоила По-2. До того как стать механиком у Нины Ульяненко, она уже имела на счету более тысячи обслуженных боевых вылетов. Часто по два самолета одновременно обслуживала, и ничего — справлялась. Несмотря на небольшой рост, Вера отличалась исключительной выносливостью, а ее маленькие руки были сильными и ловкими. Ульяненко часто говорила о своем механике: «Мал золотник, да дорог».
К моему назначению в экипаж Нина отнеслась сдержанно, не проявляя ни радости, ни недовольства. Более разных людей, чем мы с Ульяненко, трудно было сыскать. Могу представить, как поначалу удивляли, а может быть, и смешили летчицу мои эмоциональные и пространные доклады в воздухе. Подлетаем, например, к контрольному ориентиру, и я, вместо того чтобы четко и коротко доложить только о времени, маршруте, ветре, обязательно добавлю еще что-нибудь о луне, или о сказочных облаках, или напридумываю нечто фантастическое о звездах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});