Читать интересную книгу Где эта улица, где этот дом - Евгений Захарович Воробьев

лужайку за школой. Расселись на траве.

Парторг Зеркалов, пришедший прямо из кузницы, в грязном комбинезоне, с задымленным лицом, предоставил слово для доклада Левашову.

Левашов, сам взволнованный воспоминаниями, подробно рассказал о боях за Большие Нитяжи. После того как деревню отвоевали, ей суждено было надолго остаться во фронтовой полосе. Колхозников переселили тогда подальше от огня, в тыл. На холме, за восточной околицей, в тех самых блиндажах, находился командный пункт дивизии. Противник удерживал плацдарм на левом берегу Днепра, так что наш передний край проходил в трех километрах северо-западнее деревни. Дивизия получила приказ сбросить противника с плацдарма на левом берегу, форсировать Днепр и, развивая успех, ворваться на плечах противника в глубину его обороны. При этом следовало иметь в виду, что по берегу у немцев идет ложный передний край, а опорные пункты их долговременной обороны расположены в нескольких километрах западнее.

Несмотря на сильный огонь противника, гвардии старшина Скорняков сумел со своими саперами проделать «калитку» в минном поле. Скорняков уже собрался отползти назад, когда поблизости ударил снаряд. Беда, возможно, и миновала бы Скорнякова, но осколок снаряда случайно ударил в мину. Скорнякова нашли на опаленной земле уже бездыханным.

В этом месте доклада все, кто сидел, как бы сговорившись, встали; многие обнажили головы.

После доклада стали задавать вопросы.

– Откуда Скорняков родом?

– С Урала.

– Может, у него жена или дети дробненькие остались? – осведомилась моложавая седая женщина в солдатской гимнастерке. – Тогда пусть приезжают в колхоз на поправку. Могут даже не сомневаться.

– Нет, Скорняков не был женат. Он погиб двадцати двух лет от роду. Старушка-мать у него осталась. Живет где-то на Урале, в Уфалее – не то в Верхнем, не то в Нижнем.

– И мать примем со всем сердцем. Сами сынов лишились. Поплачем вместе.

Седоволосая женщина держалась как хозяйка, которая вправе приглашать в колхоз гостей по своему усмотрению.

– Ты как же, по своей воле в Нитяжи приехал? – спросил дед Анисим. – Или, может, тебя, внучек, прислал тот генерал с черными усами, который всегда в машине ночевал? Тот генерал обещался после войны прислать саперов, чтобы разоблачить все мины в окружности.

– По своей воле, дедушка. Я того генерала не встречал.

– А правда, что генерал Черняховский был молодой и красивый? – спросила девушка, одна из тех, что крутили в сенях у деда Анисима ручную мельницу.

Задав вопрос, она застеснялась и закрыла лицо пестрым платком.

– Правда. Между прочим, генерал Черняховский несколько раз приезжал в эту деревню. Рядом с блиндажом, где живет Иван Лукьянович, командир нашей дивизии находился. Вот генерал Черняховский и приезжал к нему перед наступлением.

– Может, у тебя у самого дочка или сынок маленький дома живет в неудобстве? – спросил долговязый дядька, закопченный от кепки до сапог, по всем признакам – подручный Зеркалова. – Привози сюда, как на дачу. Харчами не обидим. Присмотрим не хуже, чем за своими.

– Спасибо за приглашение. Но я тоже одинокий.

– А не можете вы, товарищ, посодействовать насчет молотилки с приводом? – спросила девушка, подстриженная по-мальчишески, с партизанской медалью на кофточке.

– Чтобы цепами на будущий год нам не махать, – поддержал ее звонкий девичий голос.

– Этого товарищ не касается. Молотилку с приводом нам, Дуняша, скоро представят. Уже отгрузили, – поспешил на выручку Зеркалов.

– Каких же, случайно, систем мины пришлось вам разоблачать, товарищ гвардии старший лейтенант? С сюрпризом тоже находили?

– А ты бы сходил сам и посмотрел. У самого-то душа струсила!

– Что вымудрил!

– Еще вопросы задает! Тоже нашелся член английского парламента! – не удержался Иван Лукьянович.

– Своя рубаха слишком близко к телу прилипла, никак не отдерет.

– А еще фронтовиком числится!

И дернула же Страчуна нелегкая задать этот вопрос! Сидел бы себе и помалкивал. Вот ведь суматошный мужик!

Зеркалов унял страсти, и Левашов ответил:

– Всех мин оказалось шестьдесят семь, из них восемнадцать с сюрпризами. Пятьдесят четыре противотанковых, остальные – противопехотные.

После Страчуна вопросы задавать не решались, и собрание закрылось на том, что постановили назвать школу именем Алексея Скорнякова и послать об этом бумагу в райисполком.

– И пусть каждую осень, – предложил дед Анисим, – как только внучата в школу соберутся, придет в класс Иван Лукьянович, Зеркалов Андрюша или другой сто́ящий человек из фронтового сословия, – пусть вместо первого урока расскажет внучатам про Великую Отечественную войну и про Алексея Скорнякова, который покоится в нашей земле. И пусть внучата наши и правнуки стоя прослушают рассказ про нашего героя…

Дед Анисим троекратно широко перекрестился.

10

Весь следующий день Левашов вместе с Иваном Лукьяновичем объезжал колхозные владения. Они осмотрели вновь отстроенную МТФ[4], заехали на лесную дачу, где заготовляли строевой лес, побывали на току. Женщины отдыхали, но тут же снова принялись за работу, взяв в руки еще не остывшие цепы.

Наблюдая согласное мелькание цепов, Левашов вспомнил сапера Гордиенко, бойца своего взвода.

Гордиенко был родом с Полтавщины, любил рассказывать о тополях, белых мазанках, вишнях и на Смоленщине чувствовал себя неуютно, сиротливо. Как-то, лежа рядом с Левашовым в воронке, Гордиенко взял щепоть смоленской земли, растер ее между пальцами и печально сказал:

«Дюже бедная земля, дюже бедная! Но поскольку она – радяньска, надо ее швидче отвоевывать…»

Воскресить бы этого Миколу Гордиенко и привести сюда, на колхозный ток!

«Конечно, – думал Левашов, шагая вслед за Иваном Лукьяновичем к таратайке, – колхоз не может похвалиться какими-нибудь рекордными урожаями, о которых пишут в центральных газетах. Земли здесь и в самом деле незавидные, тощие, все больше суглинок и супесь. Но говорят, что лен и картошка их любят и рожь тоже мирится. Вот ведь и эта земля щедро отплачивает человеку за его труд!»

Иван Лукьянович поехал прямо по стерне. Он держал путь на дальние поля, которые пустовали с 1941 года.

Лицо земли было обезображено страшными шрамами, отметинами. Траншеи, окопы, воронки, противотанковый ров сделали непригодной эту пашню, и она попала под злое владычество сорняков.

Иван Лукьянович встал на таратайке во весь рост, из-под ладони оглядывая брошенную пашню.

«Еще не раз, – подумал Левашов, сидя в таратайке и покуривая, – лемех плуга наткнется здесь на осколок, не раз жатка заденет о стреляную гильзу».

Как бы угадав его мысль, Иван Лукьянович сказал:

– Сколько эту землю копали и перекапывали саперными лопатками! Сколько она в себя пуль и осколков приняла! Я так думаю, что вряд ли найдется за границей такая земля. Ни в одной стране столько народу от фашистов не пострадало, сколько на Смоленщине совместно с Белоруссией.

Иван Лукьянович замолк, и видно было, что мыслями он далеко от этого поля.

– А вот такой вопрос! – оживился он. – Предположим, фашисты напустили бы тогда туману, высадились десантом на берегах Англии и начали там воевать. Пошли бы английские джентльмены со своими леди в партизаны, как наши люди, или не пошли бы? То-то же!

Он с размаху плюхнулся на сиденье, так что таратайка под ним жалобно заскрипела, и