тут же, на полу, а книгу бросил обратно. Долго раздумывал над флягой. Встряхнул. Во фляге был коньяк. Золотой запас на черный день, который еще мог настать. Или уже настал? Мурин завязал из рубахи узел, запихал все туда. Подумал и с сожалением кинул флягу тоже. Потом сунул оставшееся в саквояж, поставил его у Яшки в ногах, а с узлом тихо вышел.
Вопреки наказу не высовывать носа, француз стоял у окна и глядел во двор, в котором занимались лошадьми. На шаги Мурина он тотчас обернулся.
– Вот, – Мурин протянул ему узел. – Идемте.
Француз взял узел, встряхнул, взвесил в руке, вопросительно посмотрел Мурину в лицо:
– Что это?
– Там белье и кое-какие мелочи, нужные в дороге. Советую присматривать в оба глаза, а на ночь класть под голову вместо подушки. Идемте.
Арман не сразу двинулся с места. Он вроде бы хотел сказать что-то, но помолчал выжидательно. Мурин услышал в его молчании вопрос, решился.
– Присядем на дорожку, – сказал. Огляделся.
Сесть было некуда. Вокруг только постели, устроенные из соломы, сена и того, что нашлось – шинелей, ковров, подстилок, потников. Оба прижались задницами к узкому подоконнику.
– Вы давеча рассказывали, как можно выяснить… отыскать любое… любого… человека, – замялся Мурин.
Француз приподнял бровь, и Мурин – которому стало совестно, что он проспал все его рассказы, промямлил:
– Что для этого требуется?
Арман посмотрел ему в глаза:
– Злодейство?
Мурин почувствовал, что начинает краснеть:
– На самом деле, нет. Да. То есть не в этом дело. Ах, полная бессмыслица. Забудьте.
На лице Армана проступило мягкое понимающее выражение (Мурин тогда еще не знал, что у сыщика оно – профессиональное).
– Дорогой господин Мурин. Что бы вас ни заботило, я для вас – как случайный пассажир в почтовой карете. Через час исчезну из вашей жизни навсегда и унесу с собой ваш рассказ. Выкладывайте, папа Арман слушает.
«Он прав», – согласился Мурин.
– Я видел, как погибла одна женщина. Но дело не в этом…
– Была убита?
– Да… Но не в этом дело. Это как раз ясно. Я был там. И видел… Вернее, не видел. Загорелся дом, началась катавасия, словом… Она погибла.
– Словом, вы не смогли ей помочь и это вас гложет.
Мурин удивился:
– Почем вы знаете?
Француз усмехнулся, но глаза остались серьезными.
– Учитесь властвовать собой, господин Мурин. Иначе не только я, но и всякий проходимец с опытом будет читать вас как раскрытую книгу.
Мурин вспыхнул:
– Никто меня не читает!
Арман пропустил выпад мимо ушей, мягко перевел стрелку:
– Что ж вы задумали?
Мурин не захотел выставлять перед французом свои чувства:
– В том-то и дело, что сам не знаю. Вот.
Он вынул и показал кольцо. Арман взял его, нахмурив брови, поднес к свету, провертел.
– Вместе навсегда, – прочел гравировку. – Семнадцатое июня. Это ее кольцо?
Мурин кивнул:
– Француженка. Актриса. Была актрисой. Здесь, в Москве. Пока стояли ваши.
– Французская актриса в Москве, как же, знаю, – саркастически присвистнул Арман, насладился удивленной миной Мурина, добавил: – Да ни одна из этих дам не была актрисой. Они собрались со всей Москвы, эти бедолаги. Горничные, модистки, гувернантки, компаньонки, учительницы, которым не удалось выбраться из города. Перепуганные до смерти. Беззащитные. А в этом как бы театре они нашли кров, еду и какую-никакую защиту от посягательств множества мужчин, давно не видавших женского общества. Почти все они тут же разошлись по рукам высокопоставленных офицеров. Можете мне поверить. Я в этом театре бывал.
– В театре? Вы?
– А то. Наш император тут же развел в Москве театр. Истинный римлянин. Нет хлеба, зато есть зрелища.
– Хм.
– Известно ли вам ее имя? – прищурился француз.
– Луиза Бопра.
Арман покачал головой:
– Нет, не припоминаю. Наверное, ничего особенного. Да я и был в театре один раз. Второй не захотелось. Жалкое зрелище. Но в зале почти все топотали от счастья и устраивали овации. Были счастливы, что находятся в театре, хотя бы и таком. Как бы нормальная жизнь. Дурачье. Ищите следы вашей мадам Бопра там. И да, Мурин, вы спросили моего совета…
Мурин насупился:
– А разве вы его уже не дали? «Властвовать собой».
Арман хохотнул, отмахнулся.
– Нет. Это было так, замечание. Дружеское. – Он пихнул ногой узел. – В признательность за вашу… Черт, в вашем возрасте ненавидят слово «добрый»… Ладно, скажем: за вашу щедрость. А сейчас – совет.
Он уставился в пол, задумался, собрал руки крест-накрест. Мурин ждал. Арман заговорил как-то вдруг и глухо, точно всматривался не в загаженный паркет, а куда-то далеко-далеко:
– …потом вам не раз будет казаться, что вы делаете это из жалости к погибшему. Или во имя справедливости. Или потому, что это долг живого перед мертвыми. Или потому, что, как сейчас, вам кажется, что это была ваша вина: мол, не подоспели вовремя, не спасли, не сумели. И все это отчасти будет верно. Но только отчасти.
– Я вас не понимаю…
– А вы поймете, – заверил Арман, обернулся. Теперь он снова смотрел Мурину в глаза, взор его горел. – Однажды вы сами это поймете. Я тоже понял, хоть и не сразу. Есть только две силы, что движут людьми в их поступках. Наслаждение или страх. На человеческих монстров мы охотимся прежде всего потому, что это доставляет нам наслаждение. Никогда не обманывайте себя, будто вами движет нечто иное. И тогда, – медленно и веско выговорил он. – Вы его поймаете.
Мурин тоже нахмурился.
– Ни на кого я не охочусь. С чего вы вообще решили, что я веду речь о преступлении?
– Ведь вы сами только что…
– Вы ошиблись. Выходит, для вас я не такая уж раскрытая книга.
Спрыгнул с узенького подоконника:
– Сожалею, что спросил.
– Как вам будет угодно, – пожал плечами француз. – Вы спросили совет. Мое дело – дать.
– Идемте, – направился к двери Мурин.
Француз взял узел и потопал за ним.
Они дошли до площади, название которой Мурин тут же забыл. Представляла она собой, впрочем, скорее пустырь, обрамленный развалинами. Несколько целых домов торчали, как зубы в челюсти старика.
Что пришли они правильно, сомнений быть не могло. Куда хватало глаз, на корточках или прямо на земле сидели оборванные люди. В отрепье угадывались остатки французских мундиров. Большинство имело вид самый унылый.
Мурин отыскал старшего офицера. Поздоровался. Кивнул на Армана.
– Вот. Пополнение.
Он опасался вопросов: где взял? При каких обстоятельствах? Но их не последовало.
– Ступай туда, – по-французски приказал офицер, не глядя на Армана.
– А что, разве регистрировать его…
Офицер остановил на лбу Мурина рыбий взор. Ему не понравилось вмешательство чужака в здешние порядки.
– В смысле? – буркнул.
– Записать его имя, полк, звание и что я его доставил.
– Звать как?
– Арман.
– Вас, – процедил офицер.
– Мурин. Лейб-гвардии гусарский полк.
– А то я сам не вижу.
Офицер едва повернул голову:
– Прошка, запиши француза. Господин ротмистр уж больно настаивает.
«Ах ты говнюк», – подумал Мурин. Его внимание отвлек шум. Два казака с пиками привели колонну из дюжины или около того пленных. Что-то гавкнули. Колонна остановилась. К ней подошли два солдата. Принялись шустро отбирать у пленных барахлишко, у кого еще оставалось. Один вякнул, тут же получил в живот прикладом. Больше никто не роптал – без звука отдавали казакам то, за чем те тянули руки. Мурин подумал, что не для этого отрывал от сердца флягу коньяка. Обернулся к офицеру:
– Настаивает, – повторил на этот раз по-русски. – Еще как. Такой хомут с шеи долой. Теперь это твоя забота. Глаз с этого Армана не спускай. За ним от Кутузова пришлют.
В рыбьих глазах блеснул признак умственной жизни – тревога.
– От фельдмаршала? Зачем?
– У фельдмаршала спроси.
Глаза забегали:
– Когда за ним пришлют?
Мурин смерил офицера взглядом:
– Мне как-то забыли доложить. Лучше за совет спасибо скажи. Другой бы на моем месте пасть открыть поленился.
Мурин лениво потопал прочь. Сердце его при этом скакало кувырком. Он не привык врать.
– Хорошо! – донеслось вслед. – Понял. Спасибо. – И казакам: – Этого не трожь… – Потом обычный субординационный лай: – Почему? По кочану! Потому что я так сказал!
Мурин довольно хмыкнул, но тут же ощутил укол грусти. «Неужели вот так, начиная с малого,