Девушка скоро ослепла и уехала в Москву лечиться, где и умерла. Семья Т. также рассеялась и никого из них уже не было в Б.
Несмотря на глухоту, мне нравилось учительство. Большую часть времени мы отдавали решению задач. Это лучше возбуждало мозги и самодеятельность и не так было для детей скучно.
С учениками старшего класса летом катались на моей большой лодке, купались и практиковались в геометрии.
Я своими руками сделал две жестяных астролябии и другие приборы. С ними мы и ездили. Я показывал, как снимать планы, определять величину и форму недоступных предметов и местности, восстановлять ее в натуре в любом пустом поле. Впрочем, больше было веселости и шалостей, чем дела.
Через Т. я познакомился с другим домом. Тут я давал урок одной девице. В этой семье я встретил очень молодую замужнюю женщину, в которую, после отъезда Т., и влюбился без ума. Ее семья заменила мне семью Т. Разумеется, и она никогда не узнала о моих чувствах. Я только раз ее поцеловал под предлогом христосования.
-Можно с вами похристосоваться?
-Можно...
Я едва коснулся ее губ.
-Что же вы не сказали: "Воистину воскресе"? - заметил муж...
Как же ко всем этим невинным романам относилась жена? Она была занята хозяйством и детьми и потому я путешествовал по знакомым один. Сначала я рассказывал ей о своих наивных приключениях и она даже не морщилась. Но потом она стала оскорбляться ими - и я уже ничего ей после этого не передавал. Зачем возбуждать ревность? Это такое мучительное чувство! Я инстинктивно поступал хорошо. Она была спокойна и мы жили мирно. Я иногда помогал ей по хозяйству, даже шил ей рубашки на машине. Теперь уже забыл про это, но она недавно мне напомнила. Были и маленькие сцены и ссоры, но я сознавал себя ВСЕГДА виновным и просил прощения. Так мир восстановлялся. Преобладали все те же работы: я писал, вычислял, паял, стругал, плавил и проч. Делал хорошие поршневые воздушные насосы, паровые машины и разные опыты. Приходил гость и просил показать паровую машину. Я согласился, но только предлагал гостю наколоть лучины для отопления паровика. Я любил пошутить. У меня же был большой воздушный насос, который отлично воспроизводил неприличные звуки. Через перегородку жили хозяева и слышали эти звуки. Жаловались жене: "Только что соберется хорошая компания, а он начнет орудовать своей поганой машиной..."
Летом я еще нашел другую забаву для учеников. Сделал огромный шар из бумаги. Спирту не было. Поэтому внизу шара была сетка из тонкой проволоки, на которую я клал несколько горящих лучинок. Монгольфьер, имеющий иногда причудливую форму, подымался насколько позволяла привязанная к нему нитка. Но однажды нитка нечаянно внизу перегорелаи шар мой умчался в город, роняя искру и горящую лучину.
Попал на крышу к сапожнику. Сапожник заарестовал шар. Хотели привлечь меня к ответственности. Потом смотритель моего училища рассказывал, что я пустил шар, который упал на дом и со страшной силой разорвался. Так из мухи делают слона. Потом я уже свой монгольфьер только подогревал, огонь же устранял и он летел без огня. Поэтому скоро опускался. Ребята гнались за ними приносили обратно, чтобы снова пустить на воздух.
32-33-х лет я увлекся опытами по сопротивлению воздуха. Потом занялся вычислением и нашел, что закон Ньютона о давлении ветра на наклонную пластинку не верен. Пришел и к другим, менее известным тогда выводам. Помню, на рождественские праздники сидел непрерывно за этой работой недели две. Наконец, страшно закружилась голова и я скорей побежал кататься на коньках.
Написанная рукопись и сейчас у меня цела. Потом часть ее была издана в журнале при помощи профессора А. Г. Столетова.
Кстати сказать, у меня до сих пор сохранился учебник аналитической геометрии Брио и Буке, купленный мною в Москве еще в юности. Кажется, сохранились и другие книги этого времени.
С самого приезда в Б. я занимался усердно теорией дирижабля. Работал и на каникулярных уроках. Праздников у меня не было. Как и теперь - пока здоров и не оставили силы - я работаю.
Еще в 87 году я познакомился с Голубицким. У него гостила известная Ковалевская (женщина-профессор в Швеции). Он приехал в Б., чтобы везти меня к Ковалевской, которая желала со мной познакомиться. Мое убожество и происходящая от того дикость помешала мне в этом. Я не поехал.
Голубицкий предложил мне съездить к Столетову (известный ученый) и сделать доклад в обществе о своем дирижабле. Поехал, плутал по городу, наконец, попал к профессору. Оттуда поехали делать сообщение в Политехнический Музей. Читать рукопись не пришлось. Я только кратко объяснил сущность. Никто не возражал. Делал доклад и д-р Репман. На черной доске он что-то напутал, и я с изумлением рассматривал его чертеж на доске. Слышу громкий голос Михельсона (будущего профессора): "Полюбуйтесь, у вас положительное электрическое соединяется с положительным". Я поспешил отойти от черной доски.
Хотели меня устроить в Москве, но не устроили.
В Б. я жил на окраине и меня постигло наводнение. Поднялись половицы в доме, посуда плавала. Мы сделали мосты из стульев и кроватей и по ним передвигались. Льдины звенели о ставни. Лодки подъезжали к окнам, но спасаться мы не захотели.
В другой раз более серьезно претерпели от пожара. Все было растаскано или сгорело. Загорелось у соседей от склада неостывшего угля...
Однажды я поздно возвращался от знакомого. Это было накануне солнечного затмения, в 87 году. На улице был колодезь. У него что-то блестело. Подхожу и вижу в первый раз ярко светящиеся большие гнилушки. Набрал их полный подол и пошел домой. Раздробил гнилушки на кусочки и разбросал их по комнате. В темноте было впечатление звездного неба. Позвал кого можно, и все любовались. Утром должно быть затмение. Оно и было, но случился дождь. Ищу зонтик, чтобы выйти на улицу. Зонта нет. Потом уж вспомнил, что зонт оставил у колодца. Так и пропал мой новенький, только что купленный зонтик. За это получил гнилушки и звездное небо.
Если я не читал и не писал, то ходил. Всегда был на ногах.
Когда же не был занят, особенно во время прогулок, всегда пел. И пел не песни, а как птица, без слов. Пел и утром, и ночью. Это было отдыхом для ума. Мотивы зависели от настроения. Настроение же вызывалось чувствами, впечатлениями, природой и часто чтением. И сейчас я почти каждый день пою и утром и перед сном, хотя уже и голос охрип, и мелодии стали однообразней. Ни для кого я этого не делал и никто этого не слышал. Я это делаю сам для себя. Это была какая-то потребность. Неясные мысли и ощущения вызывали звуки. Помнится, певческое настроение появилось у меня с 19 лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});