Так поется в древней «Книге песен», которую Конфуций рассматривал как пособие по воспитанию, учебник дидактики. Поэтому высшей оценкой человека у него было: «С ним можно говорить о «Книге песен»! Песни, музыка, звон бронзовых колоколов, аромат жертвенного вина в тяжелых кубках как бы наполняли сердце Конфуция торжественным и ликующим чувством, сливались для него в единое понятые ритуала. Этикет, обряд, ритуал - темы вечных раздумий философа, к которым он вновь и вновь возвращается на страницах «Бесед и суждений». Вопреки утверждениям противников конфуцианства, представителей других философских школ, Конфуций не был приверженцем ритуальной пышности, и вовсе не внешняя сторона ритуала привлекала его. Он видел, что ритуал создает традиции человеческого общения, что «почтительность без ритуала приводит к суете. Осмотрительность без ритуала превращается в боязнь. Смелость без ритуала выглядит грубостью». По мнению Конфуция, ритуал вносит в жизнь размеренность и ритм (разве не подчинены ритуалу смена времен года, расцвет и увядание в природе!), а это признак всего устойчивого, укоренившегося, проверенного временем.
...Ночной мотылек врывается в комнату и кружит над свечой. Ду Фу вздрагивает и, словно очнувшись, смотрит на водяные часы: скоро утро. Надо хотя бы немного поспать и набраться сил, но как не хочется отрываться от книги! Великий Конфуций стремился к знаниям с пятнадцати лет, сейчас и Ду Фу столько же! Он тоже стремится постигнуть главный смысл жизни. Но в чем заключается этот смысл? Конечно же, не в том, чтобы получать чиновничье жалованье, есть на дорогой посуде палочками из слоновой кости, спать за расшитым пологом и копить наследство для детей и внуков. Такая жизнь ничем не отличается от сонного прозябания рыбок в аквариуме, а человек - если он хочет быть равным Небу и Земле - должен стремиться к большему. Конфуций сказал однажды, обращаясь к ученикам: «Чада мои, к чему волноваться о том, что я не занимаю никакой должности! Страна давно уже в хаосе, и Небо хочет, чтобы наставник ваш был колоколом с деревянным языком!» И Ду Фу мечтает стать таким колоколом, пробуждающим в людях добро и любовь.
ВНУК ДУ ШЭНЬЯНЯ ОТКРЫВАЕТ СЕКРЕТЫ ПОЭЗИИ
Изучая классические книги, Ду Фу не забывает и об искусстве стихосложения, ведь само слово «стихи» или «песни» (по-китайски «ши») произошло от названия «Книга песен» («Ши цзин»), и, таким образом, истинная поэзия берет начало из того же источника, что и конфуцианская мудрость. Разница лишь в одном: из конфуцианских книг люди черпают мудрые мысли и поучительные нравственные примеры, поэзия же прежде всего говорит о чувствах - чувстве долга, любви, справедливости. Они как бы дополняют друг друга: разум - хозяин, чувство - гость. Поэтому умение сочинять стихи - важнейшее условие поступления на службу: лишь тот, кто владеет секретами стихосложения, может сдать государственные экзамены. Не следует ли из этого, что поэзия имеет важное государственное значение, - чеканное поэтическое слово чеканит волю будущего чиновника, укрепляет в нем силу духа, воспитывает стойкость и мужество.
Но поэзия необходима не только на службе: без поэтических чтений не обходится ни одна дружеская пирушка, стихи посвящают друг другу при встречах и расставаниях (гостя, отплывающего на лодке, провожают до пристани, останавливаются с ним в небольших придорожных павильонах и сочиняют «стихи на прощание»), посылают по почте вместо писем, дарят по случаю важных событий. Недаром считается, что поэтическое творчество подчас способно заменить лекарство. Если на душе тоска или боль, то лучший способ избавиться от них - выразить свое чувство в стихах, и тогда, облеченное в словесный узор, оно перестанет тяготить душу. Одним словом, нельзя и представить жизнь человека без поэзии, и среди предков Ду Фу были не только достойные конфуцианские мужи, но и ценители поэтического слова, подобные Ду Шэньяню. Вот почему и в комнате внука возвышаются горы поэтических трактатов, антологий и сочинений древних поэтов, и Ду Фу целыми днями - стоит лишь наскоро проглотить миску вареных бобов и запить молоком - читает нараспев стихи.
Истинная поэзия рождается благодаря вдохновению, но существуют и определенные правила, которые должен знать стихотворец. Великий Конфуций говорил, что для человека одинаково пагубно размышлять и не учиться, учиться и не размышлять. Вот и сочинению стихов надо учиться, размышляя над секретами поэтического мастерства, иначе стихам грозят те же «болезни», что и людям, и необязательно быть опытным врачом, чтобы распознать их. «Болезни» стиха видны сразу: «хромающий» ритм, неточная рифма, неправильный выбор слова. Чтобы избежать их, начинающий стихотворец должен прежде всего усвоить, что стихи - в зависимости от длины строки - бывают пятисловными и семисловными. Взять, к примеру, строку Се Линъюня, поэта Северных и Южных династий:
мин юэ чжао цзи сюэясная луна освещает выпавший снег
В этой строке пять слов-иероглифов, разделенных цезурой-паузой, которая в пятисловных стихах следует после второго иероглифа, а в семисловных - после четвертого. Вот пример семисловной строки того же поэта:
бэй фэн жу гуй шуан и тинпечальный ветер проник в покои иней лег во дворе
Казалось бы, в этих строках нет ничего необычного, а между тем поколения знатоков и ценителей стиха восхищались ими. И действительно, если вглядеться внимательнее, эти строки необыкновенно точно передают картину холодной зимы, ночного снегопада, сияния месяца над побелевшим полем, печального шума ветра, проникающего сквозь тонкие перегородки дома, и следов первых заморозков на зелени двора. В чем же секрет этих строк? Может быть, в том, что в них нет ни одного «пустого слова», как принято называть вспомогательные грамматические связки, предлоги и послелоги? Каждый иероглиф в строке создает свой зримый образ: луна, снег, ветер, иней (недаром китайскую поэзию сравнивают с живописью). Или же секрет Се Линъюня в его удивительном умении отбирать слова? К примеру, в первой строке знатоки особенно восхищались словом «выпавший», «скопившийся», «наслоившийся», рисующим горки белеющего на зелени снега, а во второй строке - словом «лег», «прильнул», «прижался», изображающим крупинки утреннего инея.
В Китае издавна привыкли любоваться отдельно взятой стихотворной строкой, и многие поэты остались в истории лишь благодаря одной-двум строчкам. Конечно, написать их стоило немалых творческих мук, и поэты подчас доводили себя до бессонницы и «стирали до лысины» кисти, стараясь соблюсти пятисловный или семисловный размер, избежать «пустых слов» и поставить каждое слово на место. Но еще труднее было соединить такие строки в целом стихотворении: тут вступали в силу другие правила. Китайские стихи в записи выглядела так же, как и проза, но отличались от прозы имеющейся постоянной рифмой. Рифма встречалась и в прозопоэтическом жанре оды, но там она считалась необязательной и скорее приравнивалась к дорогому и ненужному украшению. В стихотворении же рифма связывала строки единой нитью, словно шелковый шнурок нефритовые подвески. От поэта требовалось лишь умение выдержать единую рифму на протяжении всего стихотворения. Смена рифмы допускалась в «стихах старого стиля», написанных в подражание народной песне, если поэт хотел подчеркнуть резкую смену темы или настроения. Кроме того, «стихи старого стиля» (своего рода баллады) бывали довольно длинными, и это тоже вынуждало менять рифму. Лишь таким опытным стихотворцам, как Ду Шэньянь, удавалось зарифмовать более сорока строк, и то этот случай стал почти легендой, и рассказы о нем причислялись к традиционным «рассказам о чудесах». Обычному же поэту, а тем более начинающему стихотворцу, такое было не под силу, приходилось довольствоваться двенадцатью-четырнадцатью зарифмованными строками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});