Читать интересную книгу Твоя заря - Олесь Гончар

Бесконечная в своем скоплении чешуя крыш, тусклое ее разноцветное поблескивание, купол марева-смога над необозримым городом, и внезапно сумрак в самолете! Не сразу можно было и сообразить, откуда неожиданный этот сумрак... А это мы как раз пробивались сквозь облако, сквозь хаос облаков. У самых иллюминаторов кипит сумятица, обтекают нас темно-седые клубы, есть что-то жутковатое в этом хаосе бурлящей полумглы, которой, кажется, и конца не будет, кажется, сколько ни рвись с натужным ровом вверх, никогда не пробиться сквозь слепой, влажный, словно первобытный хаос... Но вот сразу взблеск сияния! Сияния безмерного, необъятного, которое любого поразит своим неземным величием. Сияние пробирает вам душу, радостно заливает все и очищает, понуждая к невольной мысли о вечности, безмерности сущего...

Заболотная приникла взглядом к иллюминатору. Разве ж может она хоть одно мгновение упустить из всех этих чар небесных, ей несколько даже досадно, что присутствующие на борту не все разделяют ее настроение, что вот эта, скажем, шумная туристская молодежь у нее за спиной не ощущает никакого восторга, комментирует увиденное в иллюминаторах весьма иронически, доносится оттуда что-то о рекламной голубизне японского неба.

- Рекламная голубизна... Слышите, какое восприятие? - вполголоса обращается к нам Заболотная.- А помоему, вот на таких высотах, над облаками, небо как раз наинебеснейшее...

Мы продолжаем набирать высоту, пас точно притягивает солнце, планета уже далеко внизу, такое ощущение, что она где-то там затерялась, связи с нею больше не существует, и единственная реальность сейчас - эти раздирающие пространство мощные двигатели, этот воздушный, словно в безвестность плывущий, корабль и на его борту... маленькое человечество!

Было такое ощущение: и течение времени здесь иное, чем было на земле, и мы сами тоже сейчас другие.

Летим в сиянии!

И такого сияния будет перед нами, существами теперь небесными, как шутя замечает Заболотный, несколько тысяч километров...

- Как вам это нравится, Сопя-сан? - обращается он к жене.- Тысяч пять километров сияния - подходит?

- Я не против. А после?

- После будет под крылом тысячи две миль тьмы ночной...

- Это хуже...

- Зато ведь потом снова заря! Заря родины...

Сквозь бледность щек у Заболотной просвечивает ее - час тоже что-то похожее на цвет зари или, скорее, на ее далекий отсвет: может, это отсветы красной обивки кресол или следы еще не угасшего возбуждения, только что пережитого в аэропорту во время прощания.

- Смотрите, Фудзи! - в тихом восхищении восклицает Заболотная от иллюминатора.- И еще одна Фудзи!..

И там вон еще, еще...

Все эти белоснежные фудзи были, понятно, сотканы из кисеи облаков, однако формами, округлыми силуэтами некоторые из них действительно напоминали священную гору Японии. Неужели одна лишь игра света творит такой разительный эффект? Природа, она и проста, и сложна безмерно. Каких только нет в пей соединений, удивительных, химерических. Повсюду среди бескрайних ослепительных равнин, среди иллюзорных снегов, одиноко возносясь, высятся фантастические эти творения света и воздуха, сияют вершинами, так удивительно похожие на Фудзияму, словно се небесные сестры... Только отплыли миражные фудзи - и уже сверкнули столь же кисейные эльбрусы, потянулись иллюзорные хребты, ущелья, наполненные, как это бывает в горах, голубыми тенями...

Сколько летим - все та же безбрежность сияния, пречистые владения солнца, которое здесь, кажется, светит беззакатно, вечно.

Туристская молодежь вблизи предается веселью, легкими шутками развлекают французские парни своих юных попутчиц, речь о каких-то их токийских приключениях, слышится разговор о пачипко, - так называются распространенные в Японии игральные автоматы, на которых и эти юные путешественники, видимо, испытывали свое счастье.

При одном упоминании о пачинко Заболотный нахмуривает брови, он считает повсюду распространенные игральные автоматы проклятием этих островов. Куда ни пойди, везде они, за каждым углом встретятся вам металлические однорукие бандиты! Особенно страдают от них простые люди, отчаявшаяся молодежь, ищущая любого, пусть и такого уродливого способа выйти из затруднений.

Стоит ступить вам в игральный зал, где сухо трещат, металлически постукивают бесчисленные автоматы-пачинко, как вы уже обалдеваете, вы оказались в миро, где речи человеческой нот, где слова живого не услышите, здесь властвует лишь язык роботов, которые своей сухой стукотней словно отмеривают размеренно и бездушно чью-то судьбу. Как раз, может, судьбу тех очумевших молодых и пожилых людей, которые, стоя перед автоматами, не замечая никого и ничего, забыли здесь обо всем на свете и вслушиваются только в это властное, однообразное, способное довести до одури металлическое постукивание автоматов. Когда однажды мы на минутку зашли с Заболотным в такой зал, неисчислимый стук пачинко меня просто ошеломил, грохот стоял, как в огромном ткацком цехе, в перестуках электронных устройств было нечто шаманское, наркотизирующее. Вот мучительно напряженный юноша стоит перед одноруким гангстером, чем-то невидимым прикованный к нему, стоит человек, как будто навсегда порабощенный роботом, этим созданием собственного ума, и так допоздна выстаивают миллионы людей.

в немом ожидании, пребывая точно в трансе. После всех своих разочарований какой-нибудь бедолага несет сюда, может, последние надежды, что безучастно постукивающий робот рано или поздно проявит милосердие и поможет ему в этой слепой бесконечной игре с собственной судьбой.

Заболотный в те дни рассказывал об одном из своих японских приятелей, точнее, о ог.о сыне, которого пачинко довели даже до нервного заболевания, потому что отдавался парень игре безрассудно, до отупения, до головных болей, после чего и ночью покоя не знал от галлюцинаций, от невыносимого мельтешений в глазах блестящих металлических шариков.

- Можно посочувствовать японцам,- говорит Заболотный,- нашествие роботов на их острова - это же одно из проклятий века... И у наших вот спутников тоже, видимо, осталась оскомина от пачинко...

Похоже, что некоторые из парижан и вправду сейчас облегченно вздохнули наконец после своих сомнительных токийских развлечений, да и может ли иначе чувствовать себя человек, который, вырвавшись из железных объятий робота, внезапно очутился в чистых сияниях поднебесья?

Земные страсти отошли, губительные соблазны остались где-то там, никакому роботу оттуда вас не достать, не загипнотизировать стукотней, отныне вы становитесь недостижимы, ибо нет здесь никакого движения, кроме движения этого великолепного лайнера, а планета, прекрасная и несчастная ваша планета, все дальше и дальше отплывающая от вас, поглощаемая безвестностью, она тоже постепенно утрачивает вас, и силу свою теряет над вами, сама уменьшаясь в вашем представлении едва ли не до размеров игрального шарика пачинко.

Летим, летим. Сияние из иллюминаторов падает на лица людей, все они безмятежны, уже ничем не порабощены, не раздражены, от всех земных забот свободны - и от стукотни пачинко, и от свиста автострад, от задымленных мегаполисов с их вечными смогами, где истощенные кислородным голоданием горожане вынуждены прибегать к установленным на перекрестках аппаратам, из которых можно добыть за несколько иен глоток насыщенного кислородом воздуха...

Но это там, на земле. А здесь мы уже словно неподвластны никаким, даже гравитационным силам, никаким дотеперешним неприятностям, все земные путы разорваны, улетаем с планеты, улетаем как будто навсегда!

Мнимые снега, белеющие за иллюминатором, напомнили Заболотной заснеженные просторы ее родных степей.

- Помнишь,- обращается она к мужу,- какие у нас там метели бывали!.. Целую ночь воет, метет, крутит, а к утру - глядь! - улеглось... Солнце светит, и так тихотихо вокруг, только то здесь, то там дрр... ДРР--- это соседи стежки лопатами прогребают...

- Прокладывали стежки дружбы и взаимопонимания,- шутит Заболотный и затем добавляет серьезно: - А вы знаете, когда-то у нас на Украине, по народному обычаю, хозяева оставляли в незакрытой хате на столе хлеба краюшку и крынку молока - для путника... И это было нормой жизни... Эх, друзья, хорошо все-таки домой возвращаться... Больше не пускай меня, Соня, ни в какие командировки. Баста. Пусть еще другие...

- А ты?

- А я пчел буду разводить. Мемуары писать. А что?

- Ловлю на слове,- смеется Соня.- И правда, пора бы и передохнуть.

Стюардесса, статная, длинноногая дева, которая, проходя по салону, видит всех одновременно, всем улыбается заученно, но обаятельно, около Заболотных задерживается, чтобы подарить Заболотпой еще и дополнительную порцию

- Наш командир корабля знает по фронту вашего мужа. Ратушный - эта фамилия вам что-нибудь говорит? - Она переводит взгляд на Заболотного.