Читать интересную книгу Твоя заря - Олесь Гончар

Время от времени, не меняя позы, он тянется рукой к пачке, к тому верблюду и, даже не взглянув в его сторону, - привычным, безошибочным движением достает сигарету.

Примял, сунул в зубы, прикурил, коротко сверкнув электрозажигалкой, и опять загнал зажигалку на место, в гнездо на панели. Все это Заболотный делает, кажется, машинально, как будто нехотя и небрежно, а между тем с исключительной точностью,-каждое движение, чувствуется, повторялось множество раз, и со временем оно уже практически доведено до автоматизма. Рядом с зажигалкой на панели пестреет наклеенный рисунок, сделанный детской, рукой: акварельное солнце во взлохмаченных лучах, какието цветочки, букашки - обычная детская иероглифистика... Это работа Лиды, юной нашей попутчицы, которая, забившись, как птенчик, в противоположный от меня угол машины на заднем сиденье, еще, кажется, там додремывает, долавливает свои не выловленные за ночь сны. Наивная.

детская живопись не отвлекает Заболотного, точно и не существует для него,- пристальный водительский взгляд моего друга неотрывно прикован к автостраде. Из полумрака Заболотный открывается мне лишь отчасти: вижу егот чеканный профиль, висок посеребренный, краешек улыбки которая порою появится, промелькнет вызванная неизвестно чем.

- Не волнуйтесь. Соня-сан, все будет о кей! - неожиданно говорит он, видимо вспомнив оставленную дома жену.

Если существует телепатия. Соне, конечно, будет приятно услышать такое заверение.

Минуту спустя Заболотный бросает через плечо взгляд в мою сторону и, убедившись, что я не дремлю, опять подает голос:

- "Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты..."

Помнишь, у Гоголя? Многие любят дорогу, и я, грешный, тоже люблю. Сам не знаю за что. Вот такой тебе ггас1из,- что в нем, казалось бы? Возможно, дороги тем нас заманивают, что несут в себе какие-то загадки, каждый раз обещают какие-то неожиданности?.. Дорога это же всег да тайна! Что ты молчишь?

Слушаю.

Один вид дороги, неужто он тебя не волнует?

Когда как.

В неизведанности и неразгаданности дорог есть нечто общее с человеческой судьбой...

Короткая пауза, и друг мой снова принимается развивать эту тему, воздавая хвалу дорогам, потому что именно они, как он считает, дают человеку, кроме ощущения тайны, еще, может, и полнейшее ощущение свободы! Ведь здесь высвободился ты наконец из-под бремени забот, вырвался из гравитационного поля будней, из никчемной суеты и толчеи! Ты ужо как бы ничей, ты в полете, а где же еще так, как в полете, можешь принадлежать самому себе? Еще вчера был растерзан хлопотами, всяческой вознёй-суетой, был прикован к серой скале тщеты, а сейчас ты в объятиях расстояний, просторов, здесь тебе только ветер брат!..

Чтобы несколько умерить темперамент моего друга, напоминаю о его обещаниях жене - не гнать на трассе вовсю, не превышать скорости.

- Соня поручила нам с Лидой контролировать тебя.

- Пожалуйста,- примирительно говорит Заболотный.-. Только какой из тебя контролер? Кабинетная душа, ты же никогда руля в руках не держал... Чтобы это понять, точнее - ощутить, нужно действительно стать человеком трасс, уловить ритм этих гудящих скоростей, музыку полета! Нет, дорога - это прекрасно! Ты согласна со мною, Лида?

Лида не отзывается.

Заболотный между тем опять дает себе волю:

- Кроме напряжения руля, здесь сбрасываешь все напряжения,- для нервов это как раз то, что нужно. Можешь тащиться ползком, а можешь гнать на все сто с лишком миль, когда уже и шкалы для стрелки не хватает!

Можешь петь от восторга, думать о чем-нибудь приятнейшем, скажем, о глинищах да оврагах нашей несравненной, в дерезе да пылище, Терновщины, которая где-то сейчас на таком от нас удалении, будто Шумерское царство, будто некое стопное Урарту!.. Свободен ты здесь в помыслах и желаниях, можешь улыбнуться кому-нибудь незнакомому, и тебе кто-нибудь улыбнется, пролетая рядом... Потому что здесь, в дороге, в этих скоростях - ты свободен от условностей, суета сует позади, здесь ты равен всем, кто летит, одолевает пространство, ты здесь брат человечеству! - экск'юз ми [Извините (англ.)] за высокий слог...

- Никогда не видела вас таким, Кирилл Петрович,- сказала удивленно Лида.- Это чьи-то стихи?

- Мои, Лида, мои, но больше не буду,- покаялся пред нею Заболотный и спустя время обратился ко мне уже тоном более спокойным, серьезным: - Во всяком случае, дружище, меня дорога всегда ночему-то волнует. Будь то маленькая стежка, убегающая в поля, или современная гудроновая трасса... Разве такая вот лента, исчезающая неведомо где, может своим-видом не вызвать у нас определенных эмоций?.. Помнишь, как, бывало, какой-нибудь прохожий спрашивал у нас, пастушат, в степи: "Куда эта дорога ведет?" Слышишь - ведет?.. Да и нам не терпелось больше знать о нашей дороге: куда она? Откуда? Где ее начало? Где будет конец?

- А по-моему,- вставляет слово Лида,- дороги ниоткуда не начинаются и не кончаются нигде...

Заболотный думает какое-то время, словно взвешивает то, что сказала девчонка, потом признает:

- Может, ты и права... Хотя все на свете где-то да берет свои начала и где-то должно иметь свои финалы... по крайней мере, когда речь о чьей-нибудь конкретной стезе.

Вот хотя бы и у нас с ним,- это касается моей персоны,- началось от стежки на левадах неизвестной тебе, Лида, Терновщины, где-то там встречали мы свою детскую зарю, а теперь вот наматываем мили на этом хайвее...

Спрашиваю, что это значит дословно - ханвей?

- Хан - высокая, вуау - дорога,- уверенно подает голосок Лида.- "Косоку доро" будет по-японски.

- Дороги такого типа сначала ставили на эстакадах,- объясняет Заболотный,- отсюда, очевидно, и Ь[email protected]Ьу"-ау...

Трасса, которую ничто не пересекает. Открытая для скоростей... Бетон и ветер! И ты! Гони, сколько хватит духу!

Искромсанный воздух свистит мимо нас. Стрелка спидометра дрожит на освещенной шкале, ползет куда-то вверх, на те самые сто с лишком миль. Заболотный изредка поглядывает на стрелку весело, озорно, должно быть, вспомнив настоятельные предостережения жены: "Ты же там, Кирюша, не гони! Нс гони, умоляю!"

И, точно она его слышит где-то там, докладывает без улыбки:

- Идем в норме, не тревожьтесь, Соня-сан...

Я напоминаю ему о нашем японском приключении (в последний раз мы с Заболотньш встречались там), как едва нс укоротил нам жизни тот чертов фургон, который на полном ходу врезался в нашу машину, когда мы остановились на перекрестке перед светофором. В ту ночь мы возвращались из Хиросимы, в пути все складывалось нормально, а уже в предместье Токио... Удар был такой силы, что мы ослепли, мы даже не успели сообразить: откуда, что это? Из живой дороги сразу в тьму небытия, лишь в последнем проблеске сознания сверкнуло: "Уже нас нет? Вот так это наступает..." Нечто подобное, видимо, случилось и с той художницей, которой во время атомного взрыва над Хиросимой показалось, что взорвалось солнце, произошла космическая катастрофа,- несчастная женщина потом и умерла с мыслью, что солнце действительно взорвалось и больше его не будет.

Очнувшись, мы перемолвились:

- Ты живой?

- А ты?

- Да вроде...

Полисмены, прибежав к месту происшествия, вцепились в тот высокий красный фургон, давший нам такого пинка, со служебной сноровкой выдернули из кабины вконец перепуганного японца-водителя, маленького, сжавшегося, который и не отрицал своей вины, не оправдывался,- нечего и отпираться, дескать, один он виноват...

Пока полиция была занята обследованием да соображала, дотянем ли мы своим ходом до амбасады, водитель, не отходя от Заболотного, упавшим, беззащитным виноватым голосом объяснял, что идет из далекого рейса, двадцать часов не оставлял кабины, считал, что выдержит, дотянет, однако переутомление все-таки взяло свое: на какую-то, может, секунду, веки сомкнулись, и вот на тебе...

- Здорово же нам тогда повезло,- комментирует приключение Заболотный.

- Повезло?

- А то как же! Выдержать такой удар - и остаться живыми, даже не искалеченными... Нет, мы с тобой счастливы, что ни говори!

- Если кто и ощутил себя счастливым,- говорю Заболотному,- так это тот несчастный водитель фургона.

Бедняга даже просиял, когда ты вступился за него перед полисменами, упросив их не заводить дела... Уж как он кланялся, пятясь к фургону, просто не верил, что его отпускают...

- А что с пего возьмешь... Вымотало беднягу в репсе, это же только представить - почти сутки за рулем.

Гудит, грохочет дорога. И впрямь как будто ничего уже для нас не существует, только эта скоростная трасса, ее нескончаемость, ее гремящий, исчезающий во тьме бетон.

Гудит и гудит пред нами, разрывает в клочья туманы средь предрассветных просторов, рассекает надвое звездные тауны и сити [Тоун (англ.) - город, поселок; сити - большой город, административный, экономический центр.], влетает в грохочущие тоннели и стрелой вылетает из них... На выезде из города возникло целое сплетение дорог, они здесь завязались гигантским узлом,- сплошной какой-то иероглиф из железа и бетона! Изгибы, скрещения, повороты, развороты, - казалось, как мы только выберемся отсюда. Где-то внизу под нами - наперерез - громыхает железная дорога, над нами во тьме тоже железное грохотанье, там по мосту, среди плетения металлических конструкций, беспрерывно пролетают силуэты машин, проскакивают на бешеных скоростях, из ночи - в ночь, из тумана - в туман... Эстакады, виадуки, причудливая геометрия дорожных сооружений. Дуги дорог выгибаются во все стороны, делятся и сливаются, свернувшись, подобно рептилиям, проходя друг сквозь друга, и снова пружинно выпрямляются, ища простора, невесть где возникая, невесть куда уводя... Светятся рекламные щиты, летят навстречу загадочные цифры, знаки предостережений, вязь каких-то дорожных вензелей, понятных только для посвященных.