Читать интересную книгу Без Поводыря - Андрей Дай

– Герман Густавович? Так чего, спрашиваю? К хорунжему-то посылать?

Посылать, конечно, как же иначе! Зря я, что ли, целых полчаса в Томске еще потерял, карты разглядывая и планы побега составляя? И ведь какие планы! Всего-то пятьдесят верст по льду замерзших речек – сначала по неприметной, ничем не примечательной, Тугояковке, потом, перевалив через невысокий водораздел, по Китату. А там, где Китат резко поворачивает на север, пяток верст до Судженки останется. Неужто меня в новом поселении углекопов никто на ночевку не пустит? Есть же там вроде управляющий шахтами. А я – совсем не простой прохожий. Эти сами угольные копи частично и мне принадлежат. И очень мне любопытно на них взглянуть.

Дальше, как я уже знал, по вполне наезженной просеке к Троицкой деревеньке. Пока церковь не достроили – деревеньке. Там Пятов Василий Степанович современные технологии металлургии внедряет. По отчетам судя, весной уже и первое железо должно пойти, прямо в промышленных размерах. А не сотнями пудов в месяц, как в Тундальской у Чайковского. У меня теперь благодаря столичным «благодетелям» свободное время образовалось. Так почему бы не потратить месяц на удовлетворение любопытства?

В той, прошлой жизни я на заводе в Новокузнецке бывал. Даже в горячем цеху. Яркие впечатления. Жар, шум, дым – едрешкин корень. И чумазые работяги, мигом побросавшие все дела, стоило в цех явиться группе хорошо одетых товарищей в белых касках. Я тогда здорово рад был, что не мне их претензии нужно было выслушивать, а кемеровскому губернатору. А еще стал сомневаться, что флотские боцманы все же удержат «пальму первенства» по нецензурной брани. Там сталевары такие коленца заворачивали, что пару сунувшихся было с нами секретуток вымело из цеха как по волшебству.

В похожем на амбар-переросток пустом цехе Томского железоделательного завода – тоже довелось побывать. Махровое средневековье! Даже не ожидал встретить чего-то подобного на, так сказать, одном из флагманов сибирской индустрии еще двадцать лет назад. Теперь вот решил взглянуть на то, что удалось создать генералу Чайковскому. На пустом месте и всего за год.

У моего плана была и еще одна цель. Я прекрасно себе представлял – что такое практически не обжитые, поросшие диким смешанным лесом холмы к югу от Иркутского тракта. И был абсолютно уверен, что даже зимой, по замерзшим рекам, моя карета там не пройдет. А вот верхом на выносливой коняшке, да с надежным проводником, – вполне вероятно пробраться. Но не бросать же надежный и привычный дормез в Калтайской! Вот и придумалось мне – отправить Апанаса с другими слугами дальше по тракту, в Колывань. Заодно, если вдруг кому в голову придет в погоню за беглым экс-губернатором кинуться, и следы мои запутает. Дальше-то, южнее Проскокова, деревенька на деревеньке сидит и хуторком погоняет. Там от главной Сибирской магистрали столько свертков – сам черт ногу сломит. Иди ищи ветра в поле.

У Калтайской Томь превращается в настоящий лабиринт нешироких проток меж нескольких десятков островков. Есть, конечно, и большие. Один – так и вовсе Большой. Так и тот в разлив в несколько маленьких превращается.

В протоках да старицах, заросших тальником и камышами, – раздолье для уток. Туземные инородцы на них, как мне рассказывали, даже порох не тратят – сетями, словно рыбу, ловят. Говорят, осенью по улицам селения, будто снег в метель, утячий пух летает. Что-то наверняка и собирают, на подушки да перины. На рынках в Томске этого добра хватает. На соломе даже последние бедняки не спят.

По другой стороне, чуть выше Большого острова – Батуринский хутор. А еще выше – Вершинино. И точно между ними, если имеешь хорошее зрение и точно знаешь, что именно искать, под плакучими ивами, прячется устье Тугояковки. Станичные татары Рашит и Ильяс говорят, дальше по речушке, на одном из ручьев, на Гриве, есть хуторок. Они его Ерым называют. Это вроде Овражного по-русски. Только туда мы заезжать не станем. Проводники не советуют. Суровые там люди живут и нелюдимые. Попросишь воды попить – дадут, не откажут, но берестяной туесок потом в очаге сожгут.

Снега на льду – в пол-аршина. Он еще не успел слежаться, затвердеть, и свободно гуляющий вдоль речных просторов ветер играет поземкой. Тело отвыкло от седла. Как позапрошлой осенью с Принцессы в Барнауле слез, так надолго никуда верхом и не ездил.

Знаю уже, опыт имеется, что труднее всего во второй день будет. Когда натруженные мышцы будут ныть и требовать покоя. Будут дрожать колени, и трудно ловить ритм шага лошадки. И седло превратится из удобного насеста, в котором можно даже бумаги читать, не отвлекаясь на дорогу, в инструмент изощренной пытки.

А потом организм перестроится, вспомнятся навыки. Тревожно косящаяся кобылка успокоится, а я перестану нервно поддергивать поводья при каждом ее неудачном шаге. И вот тогда я наконец-то смогу любоваться окрестностями или вести неспешные беседы с инородцами, считающимися казаками.

Ну и первый день тоже хорош. Усталости еще нет. Душа радуется воле. Легкий морозец пощипывает щеки и покрывает изморозью лохматые бока несуразного моего транспортного средства – маленькой крепконогой толстопузой коняшки.

Лошадей дал Галямов. Конечно, не просто так, а за деньги. Но и за деньги бы не дал, если бы не посредничество Безсонова. Это когда я начальником был, калтайский староста обязан был мои распоряжения выполнять. А теперь – я ему никто и звать меня никак. Он конечно же обо мне слышал от томских казаков, и надеюсь – только хорошее, но его-то со мной вообще ничто не связывает.

Вспомнил бы раньше о существовании такого чуда расчудесного – татарской казачьей станицы – так, быть может, и в поход в Чуйскую степь позвал бы, и к разъездам по тракту приспособил. Но нет. Не вспомнил. Так что справедливо он ко мне отнесся. Заслужил, чего уж там. Ладно, хоть желающим подзаработать разрешил меня сопровождать. Ну и лошадок дал.

Тут ведь дорог нет. Здесь длинноногие кавалерийские скакуны только обузой станут. А такие вот – смешные то ли лошадки, то ли пони – самое то! Шаг за шагом, верста за верстой ложатся под широкие, не знавшие подков копыта.

В пять уже сумерки. Выехали с рассветом, проделали не больше десяти верст, но с зимой не шутят – пора разбивать лагерь. Сил еще полно. Ноги слегка устали, но все равно под пристальными взглядами татар-станичников и двоих пожилых казаков из антоновской сотни достаю топорик. Иду рубить лапник и сухостой на дрова.

Может быть, и зря. Может, и нужно было сесть на сброшенное седло и с надменным видом ожидать, когда для меня все приготовят. И не уверен, что, будь я все еще губернатором, именно так бы и не поступил. Невместно, едрешкин корень, для начальника…

Ну теперь-то чего уж. Не начальник, не инвалид. Невелик труд махнуть десяток-другой раз остро отточенной железкой. Благо и ходить далеко, утопая по пояс в снегу, не нужно. И мохнатые черно-зеленые ели и рыжие, на корню засохшие елочки прямо на берегу.

Рашит уже управился с лошадьми. Животные умные – местную фауну отлично знают, а потому далеко от людей не отходят. Жуют свой ужин из надетых на морды торб. Иногда, прочищая ноздри от пыли и шелухи, забавно пофыркивают.

Мох, железная палочка с насечкой – вроде простенького напильника – и камешек кремня. Загадочный, совершенно недоступный моему пониманию набор. И каждый раз, наблюдая за тем, как ловко казаки умудряются разводить этим приспособлением костры, удивляюсь. Я и спичками-то не с первого раза, если без бересты или заранее приготовленной бумаги.

Уже когда спальные места были готовы и костер горел, догадался – мы далеко не первые выбрали это местечко для привала. Слишком уж удачно лежали бревна вокруг кострища, а на окрестных деревьях встречались следы топора.

– Промысловики тут чуть не все лето стоят, – достаточно чисто, на русском, подтвердил мою догадку Рашит. – Грибы, ягоды. Если вода высокая – лес рубят.

– А что же инспекторы? – удивился я. По простоте душевной считал, будто все лесные богатства здесь давно учтены и вырубка без «билета» невозможна.

– Черный лес, – пожал плечами татарин. И добавил с усмешкой еще что-то на родном языке: – Бу урманда пицен ери.

– Леший злой тут живет, – вроде как перевел один из казаков и тоже рассмеялся. – Мешает деревья считать.

Это означало, как я понял, что по доброй воле лесные инспекторы сюда и не суются. Глупо погибнуть «в медвежьих лапах» из-за десятка бревен. Да и нет здесь так называемого делового леса. Березы, ели. Вдоль рек и ручьев – тальник или ива. По сырым оврагам – осина. Кедровые боры – большая редкость, да и не трогают их туземцы. Лиственницы – тоже мало, а сосен и не сыскать вовсе. Это там, к северу, или к западу, вдоль Томи и Оби – огромные пока еще, совсем чуточку обкусанные по опушкам величественные боры. На километры тянущиеся вдоль главных транспортных артерий. Исправно снабжающие местных жителей древесиной и на постройки, и на корабли с баржами, и дровами, конечно.