— Нет-нет, если вы не проговоритесь, то никто ничего не узнает, — сказала она поспешно. — Поезжайте к дому и не ждите меня. Вы найдете их на веранде в патио.
Кларенс поехал дальше, но уже без прежней веселой беззаботности. Тем не менее его щегольская посадка и его конь вызвали восхищение двух-трех бездельничавших вакеро, которые издавна привыкли судить о положении всадника по статям его лошади. И такое благоприятное впечатление он произвел не только на них. Об этом свидетельствовало радостное приветствие Пейтона:
— Браво, Кларенс! Вы приезжаете к нам, как истинный кабалеро. Благодарю за честь, которую вы оказываете нашему ранчо.
На мгновение юноша вновь превратился в мальчика и ощутил, как Пейтон одобрительно сдвигает рваную соломенную шляпу на его детский затылок. Его щеки чуть порозовели, а глаза на миг опустились. Самое тонкое искусство не помогло бы ему достичь большего. Это смущение разом искупило и чуть-чуть высокомерную юношескую франтоватость и живописную красоту; его скромность одержала победу там, где самоуверенность могла бы вызвать стойкий отпор, и даже миссис Пейтон почувствовала, что протягивает ему руку с такой же искренней доброжелательностью, как и ее муж. И тут Кларенс поднял глаза. Он увидел перед собой женщину, некогда пробудившую в его детском сердечке то неописуемое тоскливое обожание, на которое способен только бездомный одинокий сирота, никогда не знавший материнской ласки. Эта женщина отняла у него любовь его маленькой подружки, не уделив ему ни частицы; она по-матерински лелеяла и опекала Сюзи — такую же обездоленную, как и он сам, — но не только не утешила и не согрела его сердца, а даже усугубила его детское недовольство самим собой, дав ему понять, что он внушает ей отвращение. И вот он вновь видел ее перед собой — еще более прекрасную, чем прежде, потому что возвращенное здоровье вернуло свежесть ее лицу и придало величавость фигуре. Незаметно для него к прежнему почти сыновнему обожанию примешалось теперь восхищение взрослого мужчины; с юношеской пылкостью он увидел в ее новой зрелой красоте красоту царицы и богини. И все это отразилось в его по-прежнему детски-откровенных глазах — глазах, которые еще ни разу не стыдились и не страшились служить зеркалом его души; все это слилось в том движении, которым он поднес к губам ручку миссис Пейтон. Немногочисленные зрители увидели в его поступке лишь испанскую любезность, подобающую принятой им на себя роли. Но сама миссис Пейтон была изумлена, трепетно смущена и необычайно обрадована: он ведь даже не взглянул на Сюзи!
Совсем смягчившись, она улыбнулась ему ласково и приветливо. А затем все с той же приветливостью указала на Сюзи.
— Но, мистер Брант, здесь находится еще более старинная ваша знакомая, которую вы, по-видимому, не узнаете, — Сюзи! Но, конечно, в последний раз вы видели ее еще крошкой!
Щеки Кларенса вспыхнули. Остальные улыбнулись этому безыскусственному признанию в мальчишеском увлечении. Но сам Кларенс знал, что это его правдивая кровь восстает против обмана, который не могли разоблачить губы, запечатанные обещанием молчать. Он не осмеливался взглянуть на Сюзи, и девушка была вынуждена заговорить с ним первой, что еще больше позабавило ее родителей. Однако она уже успела обменяться взглядом с подошедшей Мэри Роджерс и поняла, что ей ничто не угрожает. Теперь она милостиво ему улыбнулась и с покровительственным видом, словно была намного старше его по летам и выше по положению, проронила, что он очень вырос, но изменился мало. Надо ли говорить, что сердце ее матери исполнилось при этом живейшей радости. Кларенс, опьяненный ласковым приемом, который оказала ему миссис Пейтон, и, быть может, все еще смущаемый угрызениями совести, даже не заметил аффектированной манеры Сюзи. Он дружески пожал ей руку, а затем с непоследовательностью юности даже посмеивался про себя, пока Сюзи торжественно представляла его Мэри Роджерс, завершая таким образом их маленькую комедию. А если миссис Пейтон, с женской зоркостью перехватив многозначительный взгляд, которым обменялись Кларенс и Мэри Роджерс, неправильно его истолковала, то это было лишь обычное заблуждение, в которое такие молодые актеры нередко склонны вводить своих старших зрителей.
— Признайся, Элли, — весело сказал Пейтон, когда молодежь, внезапно обретя дар оживленной болтовни и беспричинного смеха, тут же отправилась осматривать сад, — признайся, что этот твой bete noire[11] оказался весьма достойным и приятным молодым человеком. Черт побери! Святые отцы сумели сделать из него испанского аристократа, не испортив брантовской закваски! Скажи откровенно, ты уже больше не опасаешься, что его общество может дурно повлиять на манеры Сюзи? Право, ей не повредило бы занять у него немного вежливости по отношению к старшим. Я могу только пожалеть, что она не умеет держаться с тобой так же почтительно, как он. Ты заметила, что в первую минуту он, казалось, видел только тебя? А ведь ты никогда не была ему таким другом, как Сюзи.
Его супруга выпрямилась с некоторым высокомерием, однако улыбнулась.
— Он ведь никогда прежде не видел Мэри Роджерс? — задумчиво произнесла она.
— Вероятно. Но какое это имеет отношение к тому, что он был почтителен с тобой?
— А ее родители знакомы с ним? — продолжала она, не ответив на его вопрос.
— Откуда мне знать? Вероятно, они слышали о нем, как и все в здешних краях. Но в чем дело?
— В том, что, по-моему, они очень друг другу понравились.
— Что это еще за фантазия, Элли?.. — начал Пейтон, окончательно запутавшись.
— Когда ты знакомишь красивого, богатого и обаятельного молодого человека, Джон, с молодыми девушками, — строгим голосом перебила миссис Пейтон, — ты не имеешь права забывать, что в известной мере отвечаешь за них перед их родителями. Нет, я непременно послежу за мисс Роджерс.
ГЛАВА V
Хотя молодые люди ушли с веранды вместе, до сада Кларенс и Сюзи добрались гораздо раньше, чем Мэри Роджерс, которая вдруг залюбовалась страстоцветом у калитки. Едва они заметили, что остались вдвоем, как их оживленный обмен сведениями о том, что с ними произошло со времени последней встречи, внезапно прекратился. Кларенс, уже забывший свою недолгую досаду и вновь ощутивший ту радость, которую всегда испытывал в присутствии Сюзи, тем не менее почувствовал в ней какую-то перемену. Перемена эта заключалась не только в том, что на ней было теперь длинное платье, а красота ее обрела большее изящество. И не в том, что она держалась так, словно была старше его и более искушена в светских тонкостях, — ведь в этом он узнавал все ту же черту ее характера, которая очаровывала его, когда Сюзи была маленькой девочкой и к которой он и теперь относился с полным добродушием; и не в обычной ее склонности к преувеличениям, которая была ему по-прежнему даже приятна. Нет, это было что-то другое — неопределенное и смутное. Он ничего не замечал, пока с ними была Мэри, но теперь это встало между ними, как призрак, вдруг занявший место наперсницы. Кларенс некоторое время молчал, глядя на ее розовеющую щеку и смущенно опущенные ресницы. Затем он сказал с неуклюжей прямолинейностью: