– Стоит ли благодарности? – прервал он. – Тем более, что я не довел еще дела до конца. Ты пришел весьма кстати, ибо я испытываю некоторое недоумение: как мне быть с этим озером дальше? Вот мы и посоветуемся.
– Как быть с озером дальше? Ты не знаешь?
– Откуда же могу я знать, почтенный старец? Ведь во время нашей последней беседы никаких указаний относительно озера ты не успел мне дать: запели петухи.
Старец улыбнулся и при этом весь замерцал трепетным переливчатым блеском. Померцав, сказал:
– Помню, помню, как же… Я тогда немного ошибся временем – не рассчитал. Ты не сердись, Ходжа Насреддин.
– Я нисколько не сержусь; только бы не ошибиться нам вторично. Уже близка полночь, твой срок. Поэтому лучше будет сначала заняться главным делом, а уж потом перейти к другим разговорам.
– Что ж, это можно, – согласился старец. – Давай говорить о главном. Итак, значит, ты нашел свою веру?
– Когда мне было искать ее? – отозвался Ходжа Насреддин со скрытым раздражением, ибо старец опять направил свои мысли в сторону от озера. – У меня, почтенный старец, не оставалось времени для поисков веры, потому что я должен был, во-первых, искать твое озеро, находящееся неизвестно где, во-вторых, отбирать его, а теперь – думать, как поступить с ним дальше. О вере мы успеем поговорить; скажи свое мудрое слово об озере.
Старец помолчал, думая; внутри его сквозяще-туманного тела возник на месте сердца бледно-зеленоватый огонек, вытянулся в зыбкую, тонкую струйку и, трепеща, переливаясь, восшел вверх, к устам; навстречу, из головы старца, потекла другая струйка, слегка синеватая; видя это, Ходжа Насреддин заключил, что синеватая струйка означает мысли, а зеленоватая – чувства, и обе они, соединившись на устах мерцающего старца, должны породить слова.
Так оно и вышло, – старец заговорил:
– Вот, Ходжа Насреддин, ты все же далек еще от истинной мудрости. Ведь в твоей вере и сокрыто как раз решение всех недоумений и сомнений, что могут встретиться тебе на путях жизни, в том числе и твоего теперешнего недоумения с озером.
– Так разреши его, почтенный старец! Осмелюсь напомнить: полночь близка – тебе для всех разговоров остались минуты!
– Не лучше ли будет, о Ходжа Насреддин, – замерцал старец торжественно-розоватым светом и поднял палец, – не лучше ли будет предоставить твоему духу, в целях его наибольшего совершенствования, найти самостоятельно должный вывод относительно озера – через постигнутую наконец тобою веру?
Здесь Ходжа Насреддин понял, что нужного слова об озере он и в этот раз не услышит.
– Я могу помочь тебе в поисках веры, пусть это будет моей благодарностью, – продолжал старец; его розоватое мерцание перешло в прозрачно-серебристое, затем – золотистое и вдруг вспыхнуло многоцветными радужными переливами, так что Ходжа Насреддин даже зажмурился. – Не называя прямо, я укажу тебе путь, на котором следует искать ее.
– Это было бы не лишним, почтенный старец, – из вежливости согласился Ходжа Насреддин.
– Возьми своей правой рукой мою левую руку.
Взяв его руку, Ходжа Насреддин обрел только прохладную влажность – и никакой плоти. Сияние внутри старца усилилось, радуга залила своими отблесками всю беседку.
– Закрой глаза! – торжественно возгласил старец. – Следуй за мной!
Был полет – мгновенный и такой стремительный, что Ходжа Насреддин задохнулся.
– Теперь открой! – услышал он голос старца; вернее, – не услышал, а каким-то иным способом уловил, без помощи слуха.
Он открыл глаза.
Беседки не было, вокруг расстилался густой голубой туман, напущенный, видимо, старцем.
– Смотри и вникай, – сказал старец, вернее – промерцал, потому что вместо голоса из его уст изошло переливчатое мерцание в виде как бы удлиненного облачка, и в этом облачке непонятным образом возникли слова, которые Ходжа Насреддин уловил не слыша.
– Ничего не могу разглядеть, ни во что не могу вникнуть, – ответил он и вдруг понял, что сам отвечает старцу тоже мерцанием; взглянув на себя – изумился: он, как и старец, был весь туманно-переливчатым и сквозным, состоящим из одного только призрачного сияния, без всяких следов своей обычной плоти.
Испугать Ходжу Насреддина было не легко, но здесь он перепугался: этот звездностранственный старик сыграл с ним, кажется, весьма опасную шутку!
– Это… это как же?.. Это что же? – растерялся Ходжа Насреддин и сам почувствовал свое мерцание неровным, прерывистым, как бы заикающимся. – А где же… где же я сам? Почтенный старец! А?.. Это уже лишнее, скажу я тебе, куда ты девал меня?
Старец ответил успокоительным переливом чистейшего изумруда:
– Не бойся, Ходжа Насреддин, ты со мною. По чести говоря, не могу понять твоего крайнего перепуга: ну, чем она столь драгоценна для тебя – твоя ничтожная плоть?
– Почтенный старец, между нами большая разница! – взмолился Ходжа Насреддин, испустив чреду торопливых, тревожных бледно-лиловых зарниц. – Разве дано мне возвыситься до твоей необъятной мудрости, до такого совершенства духа?
Этими заискивающими словами он хотел на всякий случай подольститься к старцу, дабы не вздумал тот оставить его навсегда в бесплотности, – и сейчас же в его мерцании появилась неприятная мутная желтизна.
Старец, к счастью, не заметил, а может быть, и заметил, но из вежливости промолчал: ответного укоризненного мерцания не было.
– Успокойся, Ходжа Насреддин, твоя плоть вернется к тебе. Вот она. Смотри.
И перед бесплотным зрении Ходжи Насреддина возникла где-то внизу, вдали, беседка, и в ней он увидел себя самого – спящим.
– Твоя плоть на месте, где предается низменному телесному сну, в то время как твой дух находится в звездностранственном вещем бодрствовании, – заключил старец. – Тебе откроется многое, только сумей понять.
Но сколько ни вглядывался Ходжа Насреддин в напущенный старцем туман – разглядеть и понять ничего не мог. Все зыбилось, расплывалось, мысль ни за что не могла зацепиться, все казалось равно возможным, но и равно произвольным, недостоверным, обо всем можно было думать и так, и этак, и по-третьему; тщетно Ходжа Насреддин искал в тумане хотя бы один какой-нибудь земной предмет, от которого отправляясь, можно было бы ковать цепь последовательного размышления, – ни одного такого предмета он вокруг не увидел.
– Ничего не понимаю, – повторил он. – Почтенный старец, здесь только вопросы, и ни одного решения. Где земля, где люди, где их радости, горести и заботы, где, наконец, то самое деятельное добро, ради которого я по твоим же словам, послан в мир? Как я могу творить добро в этом непроглядном тумане, где все недостоверно и сомнительно, и для кого должен я стараться, если здесь нет людей? И где зло, с которым я призван бороться, против кого оно устремлено? Против звезд?.. Нет, почтенный старец, высоты звездных постижений – не для меня; прошу, верни меня вниз, на землю, там мое место!..