Читать интересную книгу Шестая книга судьбы - Олег Курылев

— Господин Айзенлор, я напишу особое мнение в вердикте.

— Да ты пойми, что мы последняя инстанция! Кому прикажешь рассматривать твое особое мнение? Господу Богу, что ли?

— А вы поймите, что… — Петер не мог подобрать нужных слов и вдруг ляпнул: — У колченогого от рождения доктора Геббельса шестеро детей, да еще на стороне найдутся! И никому что-то не пришло в голову стерилизовать этого «тевтонского карлика»!..

Воцарилось молчание. Секретарь, заполнявший какие-то бумаги, испуганно поднял голову. Они с Айзенлором уставились на Петера, осмысливая произнесенные им слова.

— Вы что-то сказали? — вкрадчиво поинтересовался старший имперский советник.

Петер молчал. Потом он подошел к столу, поставил свой росчерк в бланке судебного решения и вышел из комнаты.

Этот случай мог иметь для него далеко идущие последствия. Соответствующая бумага, заверенная двумя свидетельскими подписями, была послана вверх по инстанции и легла на стол президента Народного суда. Петера вызвали в Шенеберг.

— Разогнать бы эту вашу говорильню, — мрачно глядя на молодого помощника судьи, проворчал Фрейслер.

В руках он держал донос на Петера. Его нисколько не раздражало высказывание этого молодого человека в адрес Геббельса. По своим обширным каналам он знал, что и за «бабельсбергским бычком» ведется тайное наблюдение гестапо, а значит, и он не из касты неприкасаемых. Да и сам по себе этот доктор философии, забравший в рейхе в свои руки столько несвойственных ему функций, что, куда ни кинь, везде нужно было согласование с ним или с его людьми, не внушал Роланду Фрейслеру никаких симпатий. Если фюрер был пуританином и на словах, и на деле, то этот «тевтонский сморчок», призывавший всю нацию к аскетизму, роскошествовал в своем имении в Шваненвердере, устраивая там го вечера, то балы, и при этом по многу раз просматривал им же запрещенные для немцев американские кинофильмы вроде «Серенады Солнечной долины».

— Чем вы там занимаетесь? По три дня переливаете из пустого в порожнее, рассматривая дело какого-нибудь шизофреника или морона, — продолжал ворчать президент. — Хочешь работать у меня? — вдруг спросил он. — Заниматься настоящими делами?

От неожиданности Петер смог лишь кивнуть.

— Решено. Только учти, в этих стенах, — Фрейслер обвел взглядом свой кабинет, — ничто не ценится так высоко, как преданность. Сначала — фюреру, потом — мне. Что касается остальных, — он помахал бумажкой, имея, вероятно, в виду «карлика», — то их мы рассматриваем через призму нужности фюреру. Сегодня ты гауляйтер или рейхсминистр, а завтра дерьмо собачье. Почему? Потому что у нас в рейхе расстояние от Капитолия до Тарпейской скалы еще меньше, чем в Риме.

* * *

Поезд неторопливо стучал на стрелках, посылая в ночь короткие гудки. Ни одной светящейся точки за окном.

Петер вспомнил Эрну. Сколько же лет прошло с того момента, как они расстались? Семь. Ровно семь лет. И уже больше пяти лет, как прервалась их переписка, Он постарался отогнать эти воспоминания. Они никак не соответствовали тому, для чего он сейчас ехал в Мюнхен — город своей юности.

Поезд с затемненными вагонами шел на юг через Лейпциг и Франкфурт, делая значительный крюк в сторону запада. В районе Эрфурта Петер видел зарево и слышал отдаленный гул. Тогда они остановились и простояли несколько часов. Вечером следующего дня, проезжая Нюрнберг, пассажиры наблюдали сплошную дымовую завесу над городом.

— Они летают над Германией, как у себя дома, — тихо сказал кто-то из коридорных курильщиков — Скоро проводникам останется объявлять только названия развалин: «Развалины Лейпцига, господа! Кому выходить у развалин Лейпцига, поторопитесь».

Только к утру двадцать седьмого января их паровоз, стравливая пар и давая короткие свистки, остановился у перрона мюнхенского вокзала. Петер вышел на знакомую площадь и увидел зенитные пушки. Целый ряд домов здесь был разрушен. Мимо, по талому снегу, который никто не убирал, прошел большой отряд добровольцев противовоздушной обороны. В основном это были женщины, пожилые мужчины и даже старики с седыми бородами и старомодными кайзеровскими усами. На головах у них красовались каски различного образца: пожарные с алюминиевым гребнем на макушке, полицейские из тонкой, крашенной в черный цвет жести, «шлемы гладиаторов» с увеличенной задней юбкой, прикрывавшей всю шею и частично плечи, конусообразные чехословацкие, круглые русские… В руках они несли ведра, мотки свернутых пожарных рукавов, лопаты.

Сразу с вокзала Петер поехал в Народный суд, где пожилой председатель по фамилии Бергмюллер представил ему его товарищей по судебной коллегии. Они действительно оказались молодыми людьми. Один — его звали Эрвин — так и рвался выказать свою преданность столичному судье, командированному самим президентом. Он заглядывал в глаза и не знал, как угодить. Второй, напротив, был замкнут и сдержан. Петер почему-то сразу решил, что этот парень с легкостью подпишет смертный приговор, причем именно потому, что будет убежден в его справедливости. Звали его Рейнхард.

— Кто назначен от адвокатуры? — спросил Петер.

— Артур Глориус Старая лиса, прекрасно знающая, что от него требуется, — сказал Эрвин. — Будете общаться с ним, приготовьтесь к выслушиванию латинских цитат и прочей дребедени. Недавно он защищал одного психа…

— Вы меня простите, Эрвин, — перебил его Петер, — но где я могу ознакомиться с делом? Следствие закончено или еще нет?

— Не получено признание, поэтому следователь просит еще пару дней. Впрочем, там не с чем особенно знакомиться, господин судья. Два десятка страниц, из которых заслуживают внимание меньше половины Сейчас дело находится здесь, а обвиняемая в Штадельхейме. Вы знаете, где это?

— Я прожил в Мюнхене около четырех лет Правда, не был здесь с тридцать восьмого года.

— Тогда некоторых районов не узнаете, — сухо заметил Рейнхард. — Впрочем, тюрьма не пострадала.

В это время Эрвин вынул из своего стола тоненькую серую папку и помахал ею.

— Завтра вам выделят отдельный кабинет, а пока садитесь за мой стол, господин Кристиан.

— Благодарю, но я только что с поезда и хотел бы взять дело в гостиницу. Это возможно?

— Разумеется, но только до утра. Распишитесь вот здесь. Где вы решили остановиться?

— В «Венской». Там мне должен быть заказан номер. Надеюсь, она не пострадала? — повернулся Петер к Рейнхарду.

Тот пожал плечами и углубился в изучение каких-то бумаг. Петер раскрыл свой портфель и сунул в него протянутую Эрвином папку. Они условились встретиться завтра в десять утра.

Через два часа Петер сел на диван в своем номере и положил на колени серую папку с надписью: «Дело № 724 Измена, саботаж».

По пути сюда он прошел пешком по некоторым особенно знакомым местам своей юности. Постоял у груды засыпанных снегом кирпичей на месте кинотеатра «Каир». Проходя мимо Хофгартена, видел, как подростки стаскивали в огромную воронку ветки и расщепленные останки старых вязов. Приближалась двенадцатая годовщина «Национальной революции», и через пару дней на улицах, вероятно, снова вывесят флаги. «В последний раз», — подумал Петер.

Он открыл папку и увидел на первой странице подклеенную по краю фотографию молодой улыбающейся женщины в темном платье. Ее черты показались ему знакомыми. Может быть, она походила на известную киноактрису? Он минуту вглядывался в смеющиеся глаза и вдруг заметил, что его руки, державшие папку, дрожат. Петер отогнул фотоснимок и прочел на его обороте: «Эрна Вангер, июнь 1944».

Он мгновенно все понял и испытал ужас.

Эрна! Та самая девочка в красном берете, весело размахивавшая портфелем. Та, что оставила самый яркий след в воспоминаниях его молодости. Воспоминаниях, ассоциирующихся в его душе со всем хорошим и радостным, что было до войны. Ничто в последующей его жизни не могло ни затмить их, ни сравниться с ними.

Пускай их любовь была недолговечна, но она была настоящей. Она не умерла до сих пор. Иначе отчего он уже полчаса сидит, закрыв рукой лицо, и бесконечно шепчет: «Не может быть!»

Он отчетливо вспомнил их расставание. Они улыбались друг другу и говорили «До скорой встречи». Неужели он вернулся сюда через семь лет, чтобы судить ее? Чтобы лишить жизни ту, которая шептала ему: «До скорой встречи» — и заботливо поправляла шарф на его шее? Кто так решил? Как и почему чудовищные обстоятельства могли сложиться так противоестественно?

Петер вскочил и стал метаться по номеру. «Что делать? Что делать? Что делать?» Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, он схватил трубку телефона и стал набирать номер междугороднего коммутатора. Через пятнадцать минут переговоров и ожиданий он наконец услышал резкий скрипучий голос:

— Фрейслер слушает.