Призрак тропы привел Бата к подножию серой скальной твердыни, такой крутой, что казалось, она вот-вот рухнет прямо на голову тебе.
Бат пошел вдоль, между делом размышляя над неудачливой своей долей. Вниз — опасно и поздно. Вверх — бессмысленно. Крыши над головой нет, как и конца тропе. Сил, дров, спасительных мыслей — тоже.
Нет, не впервой было Бату терпеть лишения, ночевать на протопленной собственным теплым животом прогалине, укрывшись соленым от пота тулупом.
Но перспектива топить прогалину животом от этого не делалась приятней.
И потом, одно дело претерпевать ради добычи, ради шепотка славы и завистливых взглядов. Совсем другое — когда знаешь, что добыча уже испарилась. Чутье охотника нашептывало Бату — барс снова ушел. Ускользнул. Утек. И упустили его — те самые простофили, которые с рассказами.
«Я бы не упустил», — бормотал себе под нос Бат, гневливо сжимая красный кулак.
Холодало. Снег под ногами начал поскрипывать.
«А ведь без костра недолго замерзнуть».
Бок о бок с ножами на поясе Бата висел сигнальный рог — можно позвать подмогу. Но толку в том? Он отошел от товарищей слишком далеко. Соблазнился свежим круглым следом с ясными отпечатками мякишей, следом молодого барса.
«А все гордыня! Правильно тиран Иогала сынков своих учил. Заноситься — себе дороже. Держался бы своих, не выёживался — не дошел бы до жизни такой… Вот займется сходень — и нету Бата!»
Но судьба над ним сжалилась. Текучий серый пух сумерек уже почти сомкнулся вокруг путника непроглядным коконом, когда он обнаружил низкий, закопченный вход в пещеру.
Чиркнул огнивом.
От этого искристого звука родился огонь, сначала робкий, затем цветущий жарко и уверенно — у предусмотрительного Бата была припасена на такой случай просаленная тряпка.
Пещера оказалась довольно просторной и вдобавок обжитой.
В новорожденном свете факела Бат осмотрел ее и улыбнулся сдержанной улыбкой человека, который честно заслужил свое везение. Его блуждания по горам оказались ненапрасными — он набрел на покинутое жилище отшельника!
Невдалеке от входа был сооружен и заботливо огражден камнями очаг. В дальнем углу желтела изрядная куча соломы, служившая, вероятно, отшельнику постелью. Вот завалиться бы туда, прямо так, прямо сразу!
Под подошвой сапога негромко хрустнуло, и Бат опасливо подобрался. Змея? Крыса?
Нет, нет. Пол был щедро усыпан крошевом торфа и серыми смолистыми артишоками — тонким еловым хворостом. Бат удовлетворенно крякнул: поросенка на этом не зажаришь, но на чай должно хватить.
Он уже собрался было заняться костром, когда вдруг, словно бы повинуясь чьему-то неслышному приказу, оглянулся.
На добросовестно отбеленной известью стене пещеры желтой охрой в черной обводке было начертано: «Океан души не имеет дна. Океан судьбы — берегов. Океан печали — воды».
Читать Бат не умел, что сэкономило ему немало мыслительных сил. Но саму надпись он посчитал хорошим предзнаменованием.
«Не иначе как святой муж тут жил. А не ведьмак какой-нибудь».
По мнению Бата, ведьмак писать на стене не стал бы. Такой нарисовал бы клыкастого, взлохмаченного демона, оскалившегося встречь зрителю. Причем не охрой, а красной человеческой кровью, высосанной из трепещущей жутью жилки невинной жертвы. Бат нахмурил брови и оставил надпись в покое.
Постель аскета Бат нашел сухой и мягкой — он попробовал ее рукой. Тут его ждал еще один подарок: оказалось, соломенное ложе водружено на невысокий помост из горбыля, связанного лыком в некое узнаваемое подобие лежанки.
На этом горбыле можно было изжарить и поросенка, и цельного кабана.
А из сушеного мяса и рассыпчатого пшена, что дожидались своего часа в переметной суме, складывался ужин — топи только снег да дров подкладывай!
Бат так увлекся своими уютными мыслями, что не сразу заметил гнездо серохвостки. Неряшливое, но старательно опушенное изнутри, гнездо было устроено в дуплистом углублении возле самого входа в пещеру.
В гнезде ерзали четверо сонных птенцов. Еще голеньких, но уже зрячих. Они сонно таращились на Бата, искательно вытягивали свои уродливые морщинистые шеи и благоразумно помалкивали.
Своим появлением в пещере Бат подписал всем четверым смертный приговор — мать-серохвостка никогда не возвратится к гнезду после того, как рядом с ним побывал чужак. Такова ненависть горных птиц к человеческому роду.
Бат живо скинул лук, переметную суму, тулуп, стащил мокрые сапоги и принялся разводить огонь.
Ночь снаружи стала чернильно-черной. Лишь изредка одичалый ветер задувал в пещеру снег — словно бы горстями его подкидывал.
Золотистое озеро каши с бурыми лодчонками мяса. Озеро пузырится, облизывает неровные стенки котелка, исходит сырыми запахами.
Босой Бат, по пояс голый, помешивает варево походной ложкой.
Широкое, с кустистыми бровями лицо Бата стало чумазым — отсыревший за зиму горбыль занимался трудно, коптил и пыхтел.
Очаг тоже оказался мокрым, словно бы кто-то нарочно справил в него малую нужду. Вдобавок он был полон золы и черного старого мусора — фруктовых косточек, рыбьих костей, останков убогой глиняной утвари и непрогоревших суковатых головешек. В куче этой — очаг пришлось от нее освободить — Бату даже померещился намек на расколотый череп, не то обезьяний, не то детский.
Когда дрова наконец занялись, пещеру заволокло дымом.
— Эй, полегче, полегче! — Бат машет руками, заслоняясь.
Разомлев от долгожданного тепла, вши, что обитают в швах кожаных щтанов Бата, принимаются трапезничать. Но Бат не спешит.
Привычно почесываясь, он неотрывно следит за тем, чтобы пшено не разварилось в размазню. Вот он похищает ложкой лакомую горку, трепетно снимает с нее губой, вдумчиво пробует сладкие желтые зерна и, бормоча промежуточный поварской вердикт, снова кланяется очагу — взбодрить кочергой угли.
Бат дожидается нужного момента, чтобы приправить варево специями — солнечной куркумой, чихательным черным перцем, горячим имбирем и перемолотым в ароматную пыль листом лавра. Если добавить смесь раньше времени, запах специй испарится, что твой барс. А если опоздать, каша и мясо не пропитаются как следует величавым травным духом. Да-да, Бат был на свой лад гурманом.
Когда приправа и каша сошлись самым гармоничным образом, а костер наконец установился, снаружи, возле входа в пещеру, заскрипел снег.
Бат сам не заметил, как в правой руке у него оказался коротышка Куя, а в левой — долговязый Чамбала. Он привстал, испытывая взглядом снежную чернь входа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});