Читать интересную книгу Огонь неугасимый - Абдурахман Абсалямов

Кудрявцев позвонил главному инженеру.

— Михаил Михайлович, это Кудрявцев, доброе утро… Уразметов вернулся… В ремонтный? Я не могу послать его туда. Приказ… знаю. Но он мне самому нужен.

Кудрявцев положил трубку и, ничего не сказав Иштугану, затянулся. Глядя на его спокойные движения, могло показаться, будто вопрос об Иштугане совершенно не трогает его. И на то, что главный инженер, не дослушав его, бросил трубку, он вроде тоже ничуть не рассердился, даже вздоха не вырвалось.

На самом же деле Кудрявцев был сильно взволнован. В тот же день, когда Иштуган уехал в командировку, у него был разговор с директором. Кудрявцев сказал, что в цехе дел по горло, что ждут выполнения срочные заказы, и просил впредь не отправлять Уразметова в командировки. Муртазин перебил:

— Вам хороший токарь нужен?

И тут же приказал отделу кадров перевести Антонова в экспериментальный, а Иштугана Уразметова в ремонтный цех. Когда Кудрявцев попытался возразить, он властно оборвал его:

— Занимайтесь лучше своим делом, болтунов и без вас хватает.

Кудрявцев взял в цех Антонова без сопротивления, даже с охотой, но, зайдя в тот же день в партком и к главному инженеру, со свойственной ему выдержкой принялся доказывать, что Иштугана Уразметова никак нельзя переводить из экспериментального цеха, и счел на этом дело поконченным. Но вышло иначе.

— Вам самому нужно зайти к директору, Иштуган Сулейманович, — посоветовал Кудрявцев. — Работы в цеху хватит и вам и Антонову. И станок есть. Можете сослаться на меня.

Иштуган смотрел на синие чертежи на стене, но перед глазами у него вставала совсем иная картина. Вчера в поезде он долго стоял у окна вагона. Горизонт затянуло серым пологом. И на этом тусклом пологе, низко, у самой земли, медленно садилось багрово-красное солнце. Точно бы тяжелая тень легла на душу Иштугана от этого безжизненного, без лучей, закатного солнца. И сейчас он ощутил ту же давящую тяжесть.

Как только Уразметов вышел, Кудрявцев позвонил Гаязову.

— Где он? — спросил Гаязов.

— В вашу сторону направился. Алло, товарищ Гаязов, я настаиваю, чтоб его вернули в экспериментальный цех. Да!

Во время телефонного разговора в партком вошел раскрасневшийся с мороза Калюков. Гаязов взглядом показал ему на стул. Пантелей Лукьянович сел и начал тереть коленки в мохнатых унтах.

Чей-то голос бушевал в трубке и был слышен даже Калюкову:

— Это, товарищ Гаязов, нужно принципиально обсудить на партбюро…

«Дался им этот Уразметов», — подумал Пантелей Лукьянович.

Гаязов кончил разговор и пальцами побарабанил по столу…

— Поди ж ты, как сердито, — произнес Калюков. — Требую… Принципиально… Как у них только язык поворачивается говорить такие страшные слова! А если подумать, правильный приказ. В интересах цеха, завода. В прошлом году Иштуган Уразметов не меньше пяти месяцев был в командировках. Сам подсчитал. Значит, чуть не половину рабочего времени провел вне цеха. И нынче то же самое грозит повториться. Разве это нормально? Разве может терпеть профсоюз подобное явление? Нет, в экспериментальном работа всегда срочная. Интересы цеха требуют, чтобы рабочий работал там постоянно. Это одно. А второе — нельзя шутить и со славой завода. Я всегда горжусь, когда на вопрос, с какого завода пришел новатор, называют наш завод, «Казмаш». Мы же патриоты своего завода. Из ремонтного цеха без вреда для дела мы можем Иштугана Сулеймановича отправлять куда угодно, хоть на край света. Пусть ездит, пусть гремит слава о нашем заводе… Значит, мы создаем условия для новатора. В-третьих…

— Постойте, Пантелей Лукьяныч, — прервал его Гаязов, едва сдерживаясь, чтобы не сказать какой-нибудь грубости. — Я и без того вижу, вы основательно занимались этим вопросом…

И Гаязов вдруг замолчал и молчал долго, будто совсем забыл о Пантелее Лукьяновиче. Калюков порастирал еще немного коленки и встал.

— Ну ладно, я пошел, к докладу нужно готовиться.

— Погоди, Пантелей Лукьяныч, посоветуемся. По-моему, в основе этого приказа лежит совсем не то, о чем вы говорили, а кое-что другое. Личные отношения директора к Уразметовым. Думаю, что это — продолжение дела Бриза. Ты очень гладко тогда утвердил новую комиссию Бриза, благо моя болезнь помогла. Конечно, я и с себя вины не снимаю. Не проявил достаточной принципиальности. А теперь, наверное, считаете, — если первое прошло гладко, и второе пройдет так же.

— Простите, пожалуйста, Зариф Фатыхович, — сказал Калюков. — Если я вас правильно понял, вы… не знаю, как выразиться… поднимаете руку, что ли, на авторитет Хасана Шакировича с Михаилом Михайловичем…

— Во-первых, дорогой Пантелей Лукьяныч, авторитет руководителей не такими путями бережется, — сказал Гаязов. — А во-вторых, почему вы не прибавите к ним свою фамилию?

— Мою фамилию?

— Да.

— Зариф Фатыхович!.. Я… я… что-то не понимаю вас.

— Вы меня очень хорошо понимаете, Пантелей Лукьяныч!

— Нет, не понимаю, Зариф Фатыхович! Я уже десять лет председатель завкома. Днем с огнем не найти на заводе человека, кто бы больше меня испытал на своей спине дубину критики. Я никогда не зажимал критики, наоборот…

В то время, когда Калюков и Гаязов пикировались между собой в парткоме, Иштуган Уразметов был еще в цехе. Он, кажется, никогда в жизни не испытывал такой оглушительной растерянности. Ему было мучительно примириться с мыслью, что он должен уйти из экспериментального цеха, с которым неотрывно было связано все его прошлое и все будущее. Это было для него равнозначно тому, как если бы ему предложили покинуть родной дом, родную семью. Это было просто дико. Другое дело, он мог бы согласиться с таким приказом, если бы в цехе не было работы или если бы его перевели на более трудную, более ответственную должность. Тогда можно было бы не считаться со своими чувствами, отбросить их. Но Иштугана перевели совсем не потому, что в экспериментальном нечего делать, и перевели с более трудной на менее трудную работу, требующую куда меньшего умения.

Уразметов резко поднял голову. Его черные глаза были полны решимости.

— Нечего раздумывать, Иштуган Сулейманович, — сказал работавший рядом с ним старый токарь Филимонов. — Ступай к самому директору.

Иштуган круто пересек обширный заводской двор, потом так же решительно вошел в заводоуправление и оказался в приемной директора. Зоечка разговаривала по телефону.

Иштуган ждал, пока она кончит свой бесконечный, казалось ему, разговор.

— Здесь? — спросил он, кивнув головой на дверь директорского кабинета.

— В это время, товарищ Уразметов, директор никогда никого не принимает.

— Скажите, примет.

— Это бесполезно. Приходите в четыре. Я вас запишу первым…

— Зоечка, доложите, иначе без доклада войду.

Зоечка, обиженно скривив свои ярко накрашенные губы, вошла в кабинет. Скоро она вышла оттуда.

— Немного подождите, Хасан Шакирович сейчас разговаривает. После примет вас.

Иштуган закурил. Колотившееся сердце медленно успокаивалось. «Не горячись, в горячке человека ум покидает».

Муртазин сидел за столом. На мгновение их взгляды встретились, как у борцов перед схваткой на сабантуе. Муртазин первым опустил ресницы.

— Здравствуйте, Иштуган, когда вернулись? Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. Приехал вчера. А сегодня вышел на работу.

— Да, я приказал на ваше место поставить другого человека, — сказал Муртазин, оглядывая свои кулаки на столе. — Вы только числитесь у нас, Иштуган, а работаете фактически не здесь. Пожалуйста, работайте, но мы не можем допускать простои станка.

— Я много раз просил не направлять меня в командировку. Мне самому это осточертело…

Муртазин развел руками.

— Я вас никуда не посылаю, только выполняю приказы министерства. Отменять не имею права.

Муртазин явно играл.

— Никуда я не уйду из своего цеха! — решительно заявил Иштуган. Дыхание его участилось, глаза заблестели.

— Вы, Иштуган, видимо, плохо знаете ремонтное дело, — продолжал Муртазин тем же спокойно-насмешливым тоном. — Ввиду реконструкции механического цеха у нас каждый станок становится проблемой. Нам не дают нового оборудования, приходится своими силами модернизировать старые станки. Для рационализаторов там уйма работы.

Иштуган заглянул прямо в сузившиеся глаза Муртазина.

— Всю эту игру в бирюльки вы затеяли, чтобы разделаться с непокладистым человеком. Мне ясно, чем вызван этот приказ. Вы просто мстите.

Иштуган встал.

— Мое последнее слово, товарищ директор, в ремонтный не пойду! В нашем цеху работы хватает. Товарищ Кудрявцев велел так и передать вам.

Муртазин поднялся и подчеркнуто твердо предупредил:

— Не выйдете завтра на работу, вынужден буду уволить вас с завода за саботаж. Я никому не позволю здесь своевольничать!