я не смог ответить полицейскому и мне помог Том. Мне не нравится быть человеком, которому вечно нужна помощь.
– Это нужно мне, – повторяю я. – Я хочу спокойно объясняться в аэропорту и в других местах, где мне обычно сложно, не хочу, чтобы все на меня оглядывались. Хочу ходить повсюду и учиться вещам, которые считал недоступными.
Ее лицо вновь меняет выражение, становится мягче, голос звучит спокойней:
– Что за лечение, Лу? Как оно работает?
Я открываю документы, которые принес с собой. Нам запретили обсуждать лечение, поскольку оно является запатентованным экспериментальным методом, но мне кажется, это неправильно. Кто-то посторонний должен знать о нем – на случай, если что-то пойдет не так. Я никому не сказал, что забираю с собой папку, и меня никто не остановил.
Начинаю читать. Люсия тут же прерывает:
– Лу, ты теперь все это понимаешь?
– Кажется, да. После Цего и Клинтона журнальные статьи в интернете читаются легко.
– Можно, я сама прочитаю? Мне легче воспринимать, когда я вижу текст. А потом обсудим.
В общем-то, нечего обсуждать. Я пройду лечение. Но я протягиваю Люсии папку, потому что всегда легче делать так, как говорит Люсия. Марджори пододвигается к ней, и обе начинают читать. Я смотрю на Тома. Он поднимает брови и качает головой:
– Ты храбрый парень, Лу! Я всегда знал, но это!.. Не знаю, хватило бы у меня духу позволить кому-то залезть мне в мозг!
– Тебе и не нужно, – говорю я. – Ты нормальный. У тебя есть постоянная работа. Люсия и дом.
«А еще Том хорошо владеет телом, видит, слышит, ощущает вкусы и запахи, как остальные люди, – живет в той же реальности», – думаю я, но не говорю вслух.
– Ты ведь вернешься к нам? – спрашивает Том. Вид у него грустный.
– Не знаю, – говорю. – Надеюсь, мне не перестанет нравиться фехтовать – ведь это очень здо́рово, но я не знаю…
– Останешься сегодня? – спрашивает он.
– Да.
– Тогда пойдем во двор!
Том поднимается и первым идет в раздевалку. Люсия и Марджори остаются читать. В раздевалке Том оборачивается ко мне.
– Лу, ты уверен, что идешь на это не потому, что влюблен в Марджори? Не потому, что хочешь стать нормальным ради нее? Это было бы благородно, но…
Меня бросает в жар.
– Это не ради Марджори. Мне она нравится. Мне хочется обнимать ее, прикасаться. Но, понимаешь… – Меня вдруг охватывает дрожь, и я хватаюсь за верхний край подставки для клинков, чтобы не упасть. – Все меняется. Я изменился. Я уже не буду прежним. Лечение просто… ускорит перемену. Но это мой выбор.
– «Бойся перемен, и они разрушат тебя, прими их, и они тебя обогатят», – говорит Том тоном, который использует для цитат, а потом добавляет другим тоном, которым обычно шутит: – Что ж, тогда выбирай оружие – разделай меня под орех напоследок!
Беру клинки, маску, надеваю кожаную куртку, потом вспоминаю, что не растянулся. Сажусь на пол на террасе. Тут холодней, чем во дворе, – плитки холодные и твердые.
Том садится напротив.
– Я уже разминался, но в моем возрасте чем больше, тем лучше, – говорит он.
Когда Том наклоняется к колену, я вижу, что волосы у него редеют на макушке и пробивается седина. Он заводит одну руку за голову, тянет ее другой, нажимая на локоть.
– Что ты будешь делать после лечения? – спрашивает Том.
– Я хотел бы полететь в космос.
– В космос?.. Лу, ты не перестаешь меня удивлять! – Он меняет руки. – Я не знал, что ты хочешь полететь в космос. Давно?
– С детства, – говорю я. – Но я знал, что это невозможно. Что мне нельзя.
– Какая жалость! – восклицает Том и склоняется к другому колену. – Лу, я, конечно, волновался сначала, но теперь понимаю – ты прав! У тебя слишком большой потенциал, чтобы до конца жизни быть ограниченным диагнозом! Марджори, конечно, расстроится, ведь ваши пути наверняка разойдутся.
– Я не хочу расстраивать Марджори, – говорю я. – И не думаю, что наши пути разойдутся.
Странное выражение; я уверен, что его не стоит понимать буквально.
– Знаю-знаю… Она тебе нравится, точнее, ты ее любишь. Это понятно. Она хорошая девушка. Но, Лу, ты же сам говоришь: ты сильно изменишься. Будешь другим человеком.
– Она всегда будет мне нравиться, я ее не разлюблю, – говорю я.
Никак не думал, что излечение сделает мои отношения с Марджори еще сложнее или вовсе не возможными. Не понимаю, почему Том так думает.
– Я не верю, что она притворялась, что я ей нравлюсь, чтобы проводить на мне опыты, или что там Эмми говорила…
– Боже правый, что за бред? Какая еще Эмми?
– Одна знакомая из центра. – Говорить об Эмми неприятно, и я объясняю вкратце: – Эмми сказала, что Марджори работает в исследовательской лаборатории и я интересую ее как объект исследования, а не как друг. Марджори сказала, что занимается нервно-мышечными заболеваниями, и так я понял, что Эмми не права.
Том встает, я тоже поднимаюсь с пола.
– Такой шанс для тебя, Лу!
– Знаю, – говорю я. – Я хотел… Все думал… Однажды чуть не пригласил ее на свидание, но я не умею…
– Думаешь, лечение поможет?
– Возможно. – Я надеваю маску. – Если не поможет с этим, наверное, поможет с чем-то другим. Но Марджори всегда будет мне нравиться.
– Конечно, будет. Но по-другому. Не может остаться по-прежнему. Тут как любая система, Лу. Если бы я, скажем, потерял ступню, я строил бы защиту и нападение по-другому, верно?
Неприятно представлять, что Том потерял ступню, но мысль понятна. Я киваю.
– Получается, если в тебе произойдет большая перемена, то и ваши отношения с Марджори изменятся. Может быть, вы сблизитесь, а может – отдалитесь.
Я вдруг осознаю то, чего не понимал еще минуту назад – в глубине души я рассчитывал, что лечение сблизит меня с Марджори. Что будет легче. Надеялся, что, если я стану нормальным, мы будем нормальными вместе, поженимся, заведем детей, проживем нормальную жизнь.
– Все изменится, Лу, – повторяет Том из-под маски. Я вижу, как поблескивают во мраке его глаза. – Иначе не бывает.
Мы фехтуем, как обычно, но сегодня все по-другому. Атаки Тома все более предсказуемы для меня с каждым разом, но я то и дело отвлекаюсь. Мысли рассеиваются. Выйдет ли Марджори? Будет ли фехтовать? Что они с Люсией думают про документы в папке? Сосредоточившись, я касаюсь Тома, но часто теряю нить его атаки, и тогда Том колет меня. Когда Марджори с Люсией выходят во двор, счет три пять, и мы с Томом останавливаемся, чтобы перевести дыхание. Мы оба вспотели, несмотря на холодный вечер.