тьмы должна быть скорость. Противоположность – значит то же самое, но с другим знаком.
Эту мысль я не понял. Жду объяснения.
– Положительные и отрицательные числа отличаются только знаком, – медленно продолжает Линда. – Они расходятся в разных направлениях: от меньшего к большему. Точно так же свет и тьма являются противоположностями, но на самом деле – это одно и то же, отличие лишь в знаке! – Она внезапно всплескивает руками. – Вот что мне нравится в астрономии! Во Вселенной столько всего, столько звезд, столько пространства! Ничто и все одновременно!
Не знал, что Линде нравится астрономия. Она всегда казалась самой погруженной в себя, самой аутичной. Но я понимаю ее мысль. Мне тоже нравятся последовательности: от меньшего к большему, от близкого к далекому, от светового фотона, который непосредственно соприкасается с оболочкой глаза, до источника света, который находится далеко в пространстве на расстоянии многих световых лет.
– Я люблю звезды, – говорит Линда. – Я хочу, точнее хотела, работать со звездами. Меня не взяли. Сказали: «Вы нам не подходите. Эта работа для избранных». А я же знаю, что им нужно знание математики. Я знаю, что хорошо разбираюсь в математике, но мне приходилось брать адаптированные курсы, хоть я сдавала все тесты на сто баллов. А когда мне наконец разрешили ходить на хорошие курсы, было уже поздно. В колледже посоветовали заняться прикладной математикой и компьютерной грамотностью. Со знанием компьютера легко устроиться на работу. Сказали, астрономия – это непрактично. Если я буду жить дольше, то еще не поздно.
Это самая длинная речь Линды за все наше знакомство. Щеки ее порозовели, глаза почти не бегают.
– Я не знал, что ты любишь звезды, – говорю я.
– Звезды далеко друг от друга, – говорит она. – Они общаются, не соприкасаясь. Они светят друг другу издалека.
Я говорю было, что звезды не общаются, потому что они не живые, но что-то меня останавливает. Я прочитал в одной книге, что звезды – это раскаленный газ, а в другой, что газ – это неодушевленная субстанция. Но может быть, книга ошибается. Может быть, они газ, но газ живой?
Линда смотрит на меня – прямо в глаза.
– Лу, а тебе нравятся звезды?
– Да, – говорю. – А еще сила притяжения, свет, космос и…
– Бетельгейзе[8], – заканчивает Линда.
Она улыбается, и в холле вдруг становится светлей. Я не осознавал, что было темно. Тьма была там первой, но свет догнал ее.
– Ригель (звезда первой величины в созвездии Орион), Антарес (красная звезда первой величины). Свет и разные цвета, длина волны.
Она помахивает рукой в воздухе, я понимаю, что она изображает длину волны и частоту колебаний.
– Двоичная система исчисления, – добавляю я, – коричневый карлик[9].
Ее лицо морщится, потом расслабляется.
– О, они устарели! – говорит она. – Чу и Сандерли многих из них переклассифицировали. – Она останавливается. – Лу, я думала, ты все время проводишь с нормальными. Притворяешься нормальным.
– Я хожу в церковь. На фехтование.
– Фехтование?
– На шпагах. Это… как игра, – поясняю я, но это ее не успокаивает. – Мы стараемся уколоть друг друга.
– Зачем? – Вид у Линды удивленный. – Ведь тебе нравятся звезды.
– Фехтовать мне тоже нравится, – говорю я.
– С нормальными людьми, – уточняет она.
– Да, и они мне нравятся.
– А мне тяжело… – говорит она. – Я хожу в планетарий, пытаюсь разговаривать с приглашенными учеными, но все время сбиваюсь. Я вижу, что они меня сторонятся. Будто я глупая или сумасшедшая.
– Мои знакомые в принципе ничего… – говорю я и чувствую себя виноватым (Марджори гораздо лучше, чем просто «ничего». Том и Люсия гораздо лучше, чем «ничего»). – Все, кроме того, который пытался меня убить.
– Пытался убить? – переспрашивает Линда.
Я удивляюсь, что она не знала, но потом вспоминаю, что я ей не рассказывал. Она, наверное, не смотрит новости.
– Он был на меня зол, – объясняю я.
– Потому что ты аутист?
– Не совсем… ну… пожалуй, да…
Пожалуй, в основе гнева Дона был сам факт того, что такой неполноценный и неправильный человек, как я, успешен в этом мире.
– Вот ужас! – с нажимом произносит Линда, передергивает плечами и, отвернувшись, повторяет: – Мне нравятся звезды…
Я иду в кабинет, размышляя о свете, тьме, звездах и межзвездном пространстве, заполненном светом, который они излучают. Как в пространстве, где столько звезд, остается тьма? Если мы видим звезды, значит есть свет. Есть приборы, которые фиксируют невидимый глазу свет – он повсюду.
Я не понимаю, почему люди говорят, что космос холодный, темный и враждебный. Неужели они никогда не выходили на улицу ночью и не смотрели вверх? А настоящая тьма, где бы она ни была, еще не доступна изобретенным человечеством приборам, она таится на самом краю Вселенной, куда еще не добрался свет. Но свет ее догонит.
До моего рождения существовало еще больше заблуждений о детях с расстройством аутистического спектра. Я читал об этом. Беспроглядная тьма.
Я не знал, что Линде нравятся звезды. Не знал, что она хотела заниматься астрономией. Может быть, она даже мечтала побывать в космосе, как и я. Я до сих пор мечтаю. Вдруг, если лечение сработает… от этой мысли я замираю в счастливом оцепенении, а потом ощущаю потребность подвигаться. Встаю, потягиваюсь, но этого недостаточно.
Когда я захожу в зал, Эрик слезает с батута. Он прыгал под пятую симфонию Бетховена, но эта музыка слишком тяжелая для моих раздумий. Эрик кивает, я меняю музыку, перебирая варианты, пока не нахожу подходящий. «Кармен». Оркестровая сюита. То что нужно.
Радостное возбуждение. Взрыв эмоций. Я прыгаю выше и выше, ощущая чудесную свободу полета и не менее прекрасное приземление, пружинят суставы, напрягаются мускулы, выталкивая меня на еще большую высоту. Противоположности – это одно и то же с разным знаком. Действие и противодействие. Сила притяжения. У силы притяжения в принципе не существует противоположности, но эластичная поверхность батута ее создала. Цифры и закономерности проносятся у меня в голове, соединяясь, распадаясь, создавая новые соединения.
Помню, как я боялся воды – ее непредсказуемых, текучих прикосновений. Помню бурную радость, когда я наконец поплыл, осознание того, что, несмотря на непрочность поверхности, на ее непредсказуемость, я могу оставаться на плаву и двигаться в нужном направлении. Помню, как я боялся велосипеда, его неустойчивости, и ту же бурную радость осознания, что способен управлять его непредсказуемостью, подчиняя хаос своей воле. Сейчас мне вновь страшно – еще страшнее, потому что теперь я отчетливо вижу: я рискую потерять все, чему научился, ничего не получив взамен, но если поймаю волну, освою велосипед, то выиграю несравнимо больше.
По мере того