— Я не хотел обидеть Землю, Шан, дорогой! Но такое надувательство… Мы полтораста лет стояли на коленях перед тремя простейшими маятниками! Полтораста лет! И полтораста лет вся Большая Земля, освоившая и обжившая галактические просторы, ломала голову над самоделкой физика-недоучки! Как это назвать?
— Ты хочешь сказать… хочешь сказать, что этот дурацкий гибрид…
— …и есть могучий мозг, безошибочно правящий Свирой! Вот — посмотри сам: на твоих глазах рождается Слово Кормчего. Одно из решений в ежедневном списке.
На конвейере появился лист, заполненный убористой машинописью. Какой-то проект или предложение — может, приказ заменить дуговые уличные фонари восковыми свечами, а может, план обводнения экваториальных пустынь — двигался скачками под каретки машинок.
— Что выпадет — “да”, “нет” или “отложить”?
Шан прикинул расстояние от листа до машинок.
— Пожалуй, “да”.
Бин долго присматривался к маятникам.
— Я ставлю на “отложить”. Когда лист проходил под штампом “да”, шары включили “нет”.
— Ты проиграл, Шан.
— Но и ты еще не выиграл.
— Вряд ли “нет” выпадет второй раз.
Шары выдали второе “нет”. Завизированный лист поскакал куда положено, решение начало путь по канцелярским дорогам.
— И ты проиграл, Бин. Игра в рулетку… Бред.
— Не совсем рулетка, Шан. Принцип один, а устройство разное. У рулетки двоичный код: угадал — не угадал, “да” — “нет”. Если бы аппарат был устроен, как рулетка, с двумя маятниками, он работал бы с КПД пятьдесят процентов — половина его решений была бы правильной, а половина неправильной. И график работы можно было бы представить вот так… прямой линией..
— И что за прок от такого аппарата?
— Совершенно верно: проку от такого аппарата никакого. Но если сделать еще третий маятник — слово “отложить” — то есть, говоря на языке математики, ввести в график константу причинно-следственной неравномерности во времени — начнутся чудеса. Дурацкая прямая превратится в мудреную экспоненту…
— Бин, я учил математику лет двадцать назад.
— Ну… Как бы объяснить попроще… Словом, вред от неправильного решения может уменьшаться за счет последующих правильных решений, так?
— Пожалуй, так.
— А польза от правильных решений соответственно возрастет, так?
— Допустим.
— Так вот, если ввести понятие “отложить” в график… Получается этакая… вот, этакая кривая, которую называют экспонентой. Видишь, как она изгибается?
— Вижу.
— Здесь по вертикали правильные решения. По горизонтали — неправильные. И что ты теперь видишь?
— Что я вижу? Как будто… сначала аппарат вообще будет нести ахинею, потом выйдет на уровень обыкновенного дурака, потом… потом…
— Что — потом?
— Кривая будет с каждым днем все ближе к вертикали, то есть процент правильных решений будет неуклонно расти, вплоть до полной гениальности…
— Или наоборот!
— В зависимости от того, что считать правильным решением, а что неправильным? Ты об этом, Бин?
— Разумеется! Теперь тебе ясно?
— Ясно, Бин. Правитель хотел обмануть историю с помощью математики…
— А заодно избавить себя от скучных хлопот по управлению дрессированной Свирой…
— Последнее ему, пожалуй, удалось. А вот с обманом истории… Никак не могут понять неуемные диктаторы, что обмануть историю принципиально невозможно, как построить вечный двигатель. Время всегда найдет трещину в любой стене, будь она из первозданного камня или из пластика, армированного гравилоном. Пора остановить часы Оксигена Аша. Останови их, Бин. Это твое право.
Бин сдвинул прозрачный щит и вошел внутрь аппарата. Оси маятников, поблескивая, плавно разрезали пространство у самого его лица. Достаточно было протянуть руку, чтобы раз и навсегда остановить их заученное качание, их непредсказуемые встречи и расхождения.
— Несколько лет назад я бы сделал это, не задумываясь. Я бы разнес в пух и прах проклятую машину и растоптал осколки. Я бы открыл все двери и ворота Башни, вышел к людям, простер руку и возгласил: “Ликуйте! Кормчего нет! Он повержен! Я спас вас, жители Свиры!”
— А сейчас?
— А сейчас я знаю, что время нельзя останавливать и поворачивать, как заблагорассудится. Этому научила меня Земля. Она, только она должна помочь Свире вернуться к человечеству. Наука и воля народа, а не красивый жест удачливого террориста, который, скорей всего, развяжет руки таким, как Тирас. Ты сам все понимаешь, Шан. Я должен остаться здесь. Отсюда я могу помочь народу — пользуясь беспредельной властью Правителя и непререкаемостью Слова, постепенно уничтожить саму возможность неограниченной власти.
— Послушай, Бин… Извини, но… а что, если плащ Правителя… если однажды тебе вдруг не захочется снимать этот плащ?
Бин медленно задвинул на место прозрачный щит и снова сел за стол. Он не отвечал долго, черкая только что набросанный график. У экспоненты появилась голова с капюшоном, и математическая абстракция приобрела четкий силуэт кобры, вставшей на хвост. Бин смял рисунок.
— Я думал об этом, Шан. Откровенно говоря, в этом — главная опасность. Человек в одиночку может немногое. Нужны товарищи. Хотя бы один для начала Такой, на плечо которого можно опереться в минуту слабости. Такой, как ты, Шан.
Снова звякнуло. Из проема выехала кипа газет. Она дрожала в пружинных захватах, готовая провалиться в небытие. Наверное, поэтому Бин взял один экземпляр.
Через полминуты он неопределенно хмыкнул.
— Гм… Очень интересно. Ай да сантехник. Читаю дословно: “Сегодня в своем кабинете двумя шпионами из Внешнего мира, вызванными недобитыми проницательными, был убит наш дорогой товарищ и друг, министр милосердия Тирас Уфо. Вся Свира скорбит об утрате и горит желанием…” Сам понимаешь, каким желанием горит Свира… Наши фотографии. Похоже. Очень похоже. Шан, тебе не уйти. Тебя узнает первый встречный. А мне нужен друг. Такой друг, как ты, Шан.
Бин все еще не поднимал глаз. Он не видел, как внезапно побледневший Шанин тяжело оперся о стеллаж Из-под повязки на лбу выступила кровь.
— Такой, как ты, Шан. Но тебе надо лететь на Зейду и доложить Земле, что Правителя больше не существует. Ты отлично выполнил приказ. Я, я благодарю тебя… за помощь и… Что с тобой, Шан?
— Голова… кружится…
Вряд ли Бин услышал эти слова — они утонули в хриплом вдохе — так всхрапывает подстреленный на скаку олень; и шары маятников гулко сошлись в одной точке, где-то в самом центре мозга, и словно посыпалось битое стекло — это со стеклянным звоном рушится кабинет, Башня, Вечный Дворец, Дрома, вся Свира — рушилось все, превращаясь в груду нестерпимо колючих и нестерпимо блестящих осколков, пока не осталось ничего, кроме этих осколков…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});